Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия - Пьер Бетанкур

И далее он увлек меня на путь философских рассуждений, призванных снять обвинения с общества лишенных рук особей, в котором рот, крылья и уши стали привилегированными инструментами любого познания и восприятия.

Страшная реакция

Тем не менее не так трудно понять, что поступки, настолько противные господствующим среди цивилизованных народов нормам морали, способны вызвать отвращение и повлечь за собой страшную реакцию. Родственники жертв то и дело наносят карательные удары: оцепляют зону, где находится подземная обитель, и остервенело окуривают ее через отдушины. После чего спешат их наглухо заделать.

Но серые монашенки сумели заручиться таким пособничеством мужской половины господствующей расы, что кто-либо тут же приходит им на помощь. И любовник моей хозяйки добавил, что в интимной близости они настолько искусны и внимательны, что можно закрыть глаза на бесчинства, проистекающие в первую очередь от общинной организации, ставящей во главе наделенную всеми правами настоятельницу. Что именно сюда и следовало бы нанести удар, будь хоть малейший шанс изменить вековечную структуру общества, которое окончательно отстранилось от контакта с себе подобными и, похоже, со времен царя Гороха полностью прекратило эволюционировать. Мой собеседник добавил, что монашенок, пытающихся сбежать из этих адских домов, быстро ловят и, чтобы они не могли больше летать, рвут им крылья.

Невыносимое соперничество

Это подводит меня к разговору о соперничестве, вдвойне остром из-за в общем-то физической несовместимости, что постоянно разводило женщин — летучих мышей и бабочек. Серые монашенки частенько возвращались к себе с бабочками, на охоту за которыми отправлялись в вечернем небе, загоняя их к своим обителям. Там они пытались их обратить и развратить, демонстрируя им все преимущества, которые те могли бы извлечь из своей красоты, и увлекая предаться вместе с собой проституции. «Если бы у нас были такие же крылья, как у вас, — говорили они, — что за судьба нас бы ждала». Чтобы полнее подчинить их своей воле, они все же перерезали им грудное сухожилие, предпочитая на собственном горбу доставлять их в людские города в тот сумеречный час, когда встречи негласнее всего и чреваты недоразумениями. Но бабочки оказались в конечном итоге не так уж успешны; их, несомненно, находили прекрасными, и их прелесть распространялась как свет в ночи, что не могло оставить равнодушными некоторых прохожих. Эти любители уводили подчас их с собой для недоступной любви и бесплотной страсти, но тщетно молили раскрыть крылья, которым уже не дано было развернуться. Чувствовалось, что они чужды всем интригам, которые разжигали страсти серых монашенок и довлели над мельчайшими проявлениями их поведения. Они оставались в стороне, грустные и тоскливые, словно с утратой полета весь мир стал для них на одно лицо. В конце концов серые монашенки оставили их в своих обителях, используя на второстепенных работах. Бабочки ощипывали кур, поддерживали в порядке белье всей общины, а некоторые даже мыли пол. Но чувствовалось, что они отсутствуют, как бы изгнаны, ничто не в силах заменить им яркое солнце и деревья в цвету, к которым им больше не добраться. Многие умерли в первые месяцы своего заточения, и серые монашенки, питая к ним неприязнь за то, что те не сумели приноровиться к тому же расписанию и тем же позывам; одни — любовницы света, которых удовлетворяет капля росы, другие — служительницы ночи и закоренелые пожирательницы плоти, отказались от мысли их обратить и утратили к ним всякий интерес.

Особые связи

Что касается мышиных мужчин-летунов, каковые, собственно, и являются собратьями серых монашенок, то они зачастую живут обособленно или, на худой конец, группками по две-три особи, так что их редко можно увидеть в обителях, где ютятся их женские сородичи. Правда, раз в год мать-настоятельница, от которой зависит будущее каждой общины, покидает свою обитель для брачного полета. И мышиным мужчинам, оповещенным специфическим запахом, дозволяется тогда ее домогаться, дабы оплодотворить. Она проходит через череду объятий и, запася семя своих проходных любовников в смежающемся с влагалищем пузырьке, вольна отныне беременеть по собственному усмотрению, когда сочтет нужным. По возвращении в обитель, в сопровождении роя юных послушниц, что были у нее на подхвате в течение всего путешествия, ревниво следя за ее безопасностью, она запирается в своих покоях и там, потчуемая на протяжении пятидесяти дней самыми изысканными деликатесами, производит на свет несколько сотен яиц, тотчас попадающих на попечение сестер-послушниц, которые в ожидании вылупливания укладывают их в ячейки, где поддерживается нужная температура. Легкомысленных самцов, осмелившихся последовать за нею в иллюзии, что можно и дальше тешиться особыми связями с настоятельницей, тут же хватают, холостят и вышвыривают за дверь; все, что им остается, — чисто растительное прозябание, а их интересы сводятся впредь к потаканию поистине необузданному чревоугодию, которое не дает им более ни минуты покоя вплоть до самой смерти. Какое-то количество самцов все же избегает сего рокового конца: спасает инстинктивное недоверие, которое с младых ногтей побуждает их держаться подальше от женщин своей расы. Изумительными летними вечерами, когда обитатели Безымянной планеты оставляют двери своих жилищ нараспашку, с них станет украдкой заглянуть в комнаты, где практически голыми покоятся бескрылые женщины, и, любодействуя с этими спящими красавицами, их обрюхатить, хотят те того или нет. Откуда и те детишки, чаще всего девочки, о которых мы говорили на первых страницах этой главы.

I

Возвращение на Землю всякий раз служило мне поводом для раздумий: я анализировал свои находки и подвергал себя самокритике, дабы полнее подготовиться к новым путешествиям и обретению нового опыта. Оказавшись ненароком в той или иной стране, чужак замечает прежде всего самое очевидное, бросающееся в глаза из-за неимоверного расхождения с тем, к чему он привык. И при этом оставляет почти без внимания более прикровенные стороны жизни, которые вызывают у него интерес лишь по мере того, как его видение становится тоньше и точнее, подлаживается, можно сказать, под ландшафт, только самые общие черты, общий план коего он различал вначале, а теперь открыл наконец детали и оттенки, остававшиеся доселе невнятными, путаными. Только в третье свое путешествие на Безымянную планету я по-настоящему заинтересовался растительным по видимости племенем, несколько представителей которого встречал ранее в кратерах вулканов, но посчитал их проходящими по ведомству ботаника и представляющими лишь самый косвенный интерес для этнолога, — я имею в виду грибной народ покровников.

Странный народ, который не редок под сенью огромных деревьев или на полянах в глухом лесу, так что я смог оценить весь спектр их возможностей лишь в более заселенных зонах, добраться куда, как правило, очень и очень непросто: например, в деревушках, что покрывают склоны Сажистой горы. Чтобы попасть туда, нужно пересечь болота, помериться силами с буйным изобилием тропической растительности — гора высится на экваторе их планеты, — и без проводника и снаряжения всякая попытка исследования обречена на скорый провал. Влажность, жара, москиты — вот объединившие свои силы враги путешественника, и если бы я не воспользовался опытом своего приятеля, по возвращении оттуда обиняками обрисовавшего ту выгоду, которую это сулило для моих наблюдений, я вряд ли ввязался бы в эту авантюру.