Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

– Нежный огонь разливается в моей груди,

когда я вижу тебя,

и с душой, полной сомненья,

я безмолвствую…

«Ох, мама мия. Вляпалась. Лесбиянка…»

Однако Анагора отстранилась, глядя на неё с любованием ипечалью, как на нечто желанное и недостижимое.

– Ты действительно прекрасна, «хорошо рождённая».[30] Но испить тебя навряд ли суждено мне, ведь ты – мой дарпленительной Леэне, чье тело обнимали руки десятой музы, самой божественнойСафо…

«Сафо? Сафо… Это случайно не та, которая…»

По всему получалось – именно та. Во веки веков прославившаяостров Лесбос и всё, что с ним связано. Анагора достала небольшую шкатулку, иЖеня скоро убедилась, что кое до каких знаний древних нам в самом деле ещёрасти и расти. По крайней мере, всякие там «Шанели» и «Живанши» отдыхалинаверняка. И то, что играючи сотворила с её телом Анагора, современным мастерамэротического макияжа не приснилось бы даже в самом завистливом сне…

– Да, мастодетон тебе точно не нужен. – Анагоравыбрала из своего платья нежно-зелёный хитон из тончайшей индийской ткани,удивительно оттенивший волосы Корнецкой. Надела поверх него на Женю серыйхиматион и, застегнув пряжку на левом боку упакованного по всей форме подарка,принялась собираться сама.

Солнце уже исчезло за вершинами величавых кипарисов, когдазапряжённая парой повозка весело покатилась сквозь вечернюю прохладу афинскихулиц. Скоро хозяйка с невольницей уже поднимались по широкой, выложенноймрамором лестнице в небольшой сад, в котором цвели одни только розы. Цветыженской сущности, Афродиты и любви.

Входная дверь оказалась незапертой. Миновав проход,озарённый висевшим на бронзовой цепи лампионом, Анагора с Корнецкой оказались вароматном сумраке передней комнаты. Здесь их слуха достигли сладострастныеженские стоны, отчетливо доносившиеся из спальни. «Ого. Кто-то даром времени нетеряет…» – подумалось Жене. Сексуальная ориентация у неё была – нечемпохвастаться – сама что ни есть обычная, а значит, при мысли о лесбийской любвивроде полагалось испытывать ужас и отвращение. Странно, ни того ни другогопочему-то не возникало.

Госпожа тронула её за руку и улыбнулась:

– Сейчас Леэна отдаст пыл сердца своего, и мы зайдем.

Действительно, скоро раздался крик страсти, а когда стонызатихли, Анагора за руку ввела Женю в небольшую спальную комнату, напоённуюароматами будоражащих благовоний.

И вот тут, кажется, ужас и отвращение довелось испытатьсамой Анагоре!

По крайней мере, она замерла и ошеломлённо уставилась всторону ложа. Потупившаяся было Женя немедленно вгляделась туда же: караул, чтоТАКОГО увидела там её весьма раскрепощённая госпожа? Окровавленный труп?Волосатого похотливого шимпанзе?

Оказалось – ничего особенного, по крайней мере по Жениныммеркам. Освещённые тусклым светом однопламенного лампиона, там всего-товозлежали, обнявшись, меднотелая светловолосая женщина и широкоплечийобладатель густой, чёрной как смоль бороды.

– Ты, ты… с мужчиной! – Рука Анагоры вразпохолодела, поэтесса вздрогнула и пошатнулась, да так, что Корнецкой захотелосьеё подхватить. Леэна же, ничуть не смущаясь, мягко соскользнула на пол иприблизилась к вошедшим, неся с собой запах здорового тела, мускуса и утолённойстрасти.

– Не всегда трибада пребывает во власти Антэроса,временами ложится она на алтарь Афродиты! – Афинянка повела скульптурнымплечом. – Вспомни, Анагора, мою наставницу, великую Сафо, из-за любви кмужчине кинувшуюся в море с Левадийской скалы!

Видимо, в переводе на русский это было вроде призыва «небыть святее Папы Римского».

А Леэна качнула плавно крепкими бёдрами и продекламировала:

– Насколько было бы лучше, если бы наши сердца быливместе

И передо мной не разверзались бы мрачные бездны!

Ты так гордился этим сердцем, Фаон, ты говорил,

Что природой оно создано для любви…

– Дивные слова, Анедомаста-дерзкогрудая! –Поднявшийся с ложа бородатый муж пылко глянул на Леэну, а та указала на негоправильно очерченным подбородком:

– Это Леонтиск, философ-орфик. В душе его, где преждебезраздельно царила мудрость Персефоны, недавно поселились Афродита спроказником Эротом. И, дабы обрести былую ясность мыслей, незатуманенныхстрастями, он по закону аналогий врачует подобное подобным. То есть ныне ведетсебя как истинный теликрат: заманивает женщин в сети и разбивает их наивныесердца…

– О, Мелибоя, услада жизни моей! – полушутяотозвался философ. – Теперь я буду верен только тебе!

– Скажи мне скорее, кто эта Тельгорион-очаровательница,что стоит рядом с тобой, Анагора? – спросила Леэна. – Глаза еёподобны глубинам Эгейского моря, на губах поцелуев желанье живёт, а шея подобнамраморной колонне!

– Это мой дар тебе, Панторпа – дающаянаслаждение… – Прекрасные глаза Анагоры внезапно увлажнилисьслезами. – Быть может, ты найдёшь в ней то, чего я не смогла отдать тебе,желанная…

И, не в силах сдержать рыданий, она стремительно бросилась квыходу. Было слышно, как через минуту помчалась прочь её повозка.

– Ах, моя бедная, чувствительная Анагора…

Впрочем, Леэна уже вновь улыбалась. Узнав, что подарок зовутЕвгенией, она заставила Корнецкую выпить неразведённого ярко-розовогосирийского вина, потом принялась бережно раздевать её, словно разворачиваязакутанную в шелка хрупкую драгоценность. Когда на Жене остались толькосандалии, Леэна повернулась к Леонтиску:

– Проверим, философ, меру твёрдости слов твоих инерушимость любви!

Она вышла и, вскоре вернувшись с двухпламенным лампионом,ярко осветила почти не тронутое загаром тело своей новой рабыни.

– Взгляни, Леонтиск, сколь пленительна грудь, по цветуподобная пене морской, ты на бёдра взгляни – они бархатисты и формой своеючудесны, а лоно, стыдливо укрывшись меж ними, готово, как ножны, принять твой,о муж, в небо вздыбленный меч…

На секунду замолчав, она вдруг подтолкнула Корнецкую кфилософу:

– Я дарю тебе её, непостоянный. И клянусь во имяУрании, что навряд ли бессмертные Боги дадут тебе силы противиться чарам Эротаи помнить о клятвах любовных своих…

«Приплыли. А ещё говорят, что подарки нельзя передаривать…»

Леэна рассмеялась с неожиданной горечью, а Леонтиск, всёпристальнее всматривавшийся в Женю, вдруг вскочил и, подойдя, уставился на еёупругий шелковистый живот. Потом протянул руку, и Корнецкая невольнонапряглась: если у них тут поэтессы такие, то каковы же философы?.. Нооказалось, что влекло его вовсе не пресловутое лоно, а территория чуть понижепупка, где семь одинаковых по цвету и величине родинок располагались в видесозвездия Большой Медведицы. Необъяснимо оробев, философ благоговейнодотронулся рукой до её затылка. И вот наконец, внимательно рассмотрев рисуноклиний на левой ладони Корнецкой, он чуть ли не с молитвенным восторгомвоскликнул: