Семья мадам Тюссо - Вера Колочкова

— Ой, не знаю… Никогда в подобной ситуации не была и такой растерянности не чувствовала.

— Что ж, бывает. Я вас вполне понимаю. Только для Марка это вовсе не проблема, уверяю вас. Он считает, что любой жизненный опыт сам по себе уникален.

— И даже такую колоду безногую, как я, в ванную тащить?

— Ну, я и говорю… Марк, между прочим, долго работал волонтером в интернате для инвалидов. Так что опыт у него есть, он даже искупать вас может!

— Что?!

— Да не бойтесь, я сама вас буду купать. Это я к тому говорю, что писатели, они ж такие, они любым жизненным опытом дорожат. Как говорит Марк — все идет в топку.

— Да я понимаю, что ты меня сейчас успокаиваешь. Но согласись, что подобным жизненным опытом было бы сподручнее моим детям заниматься, а не писателю. Только они не торопятся что-то.

— Так Жанна завра придет.

— Да? Откуда ты знаешь?

— Я слышала, как Марк говорил с ней по телефону, предупредил, что завтра вы одна останетесь. Она сказала, что придет. Может, к обеду, может, чуть позже. Она вас не бросала, Елена Максимовна. Она все время спрашивает про вас.

— Ладно, Маруся, спасибо за информацию. А с Жанной я сама как-нибудь разберусь.

* * *

Голос Юлиана в трубке был вялым и хриплым и казался простуженным. К тому же слегка недовольным был, словно не мать звонила, а неизвестно кто. Елена Максимовна хотела рассердиться и оборвать разговор, но сдержалась и повторила еще раз, уже более настойчиво:

— Прямо сейчас приезжай, дело есть. То есть не совсем дело, но информация очень важная, тебе будет интересно. Не бойся, я одна, Марк с женой в больницу ушли, их долго не будет.

— Что за информация, мам? А по телефону нельзя?

— Юлиан… Имей совесть, наконец. Тебя мать просит, чтобы ты пришел. Мать! Не посторонняя тетка.

— Я сегодня работаю, мама.

— Отпросись.

— Как ты себе это представляешь? Я и без того три дня в неделю… По сокращенному графику.

— А если бы я умирала, ты бы тоже мне про сокращенный график рассказывал?

— Но ты ведь не умираешь.

— Лучше бы я умерла, Юлиан. И не вела с тобой этого позорного разговора. Ты не забыл, что я с постели не встаю? У тебя что, ни жалости, ни сочувствия нет? Или ты не родной мне сын?

— Да сын, сын… А Жанна где? Ты ей не звонила?

— Эта информация только тебя касается, Юлиан.

— Хорошо, мам, я приду. Сейчас придумаю что-нибудь. А Марк точно не придет?

— До обеда никто не придет. После обеда Жанна должна появиться. Хотя… Теперь и не знаю, на кого мне надеяться. Я и предположить не могла, что вы оба себя с такой стороны покажете. Да если бы отец был жив, разве бы я…

— Тихо, мам, тихо. Не по телефону, я в кабинете не один сижу. Все, я иду. Через полчаса буду.

Телефон булькнул оборвавшимся разговором, будто в душу плюнул. Хотя телефон тут ни при чем. Это сыновний плевок в душу надо пережить. Ох, как это унизительно — уговаривать сына приехать к матери! Подумаешь, трудно ему с работы отпроситься! Да разве такое пренебрежение к матери позволительно? И откуда что взялось, раньше ничего подобного не смел себе позволить. Оборвал на полуслове. Совсем обнаглел.

Ничего-ничего, придется тебя на место поставить, сынок. Напомнить, кто ты есть на самом деле. И как мать старалась для тебя всю жизнь, из кожи вон лезла, тоже напомнить. Как ночей не спала, как тянула за уши в светлое будущее, как дорогу туда расчищала — только иди, сынок. Ничего, получишь сейчас кусок светлого будущего, да только не своего, а чужого. Бумерангом в тебя прилетит. Посмотрю, как будешь реагировать, когда узнаешь, кем является Марик.

Она и сама не поняла, как осознание собственной роли в судьбе Марика переросло в злорадность, и как эта злорадность полетела жестокой стрелой в сторону сына. Странное это было ощущение — сладкое и одновременно неприятное до тошноты, и неясно было, каким способом от него избавиться. В самом деле, нехорошо, неправильно как-то. Не может хорошая мать испытывать подобные чувства к родному сыну. А она хорошая мать, она старалась изо всех сил быть хорошей матерью. Пусть тот, кто посмеет назвать ее плохой матерью, первым кинет свой камень! А это неправильное злорадство — всего лишь послевкусие материнской обиды, не более того. И как обойтись без обиды, если сын оказался таким неблагодарным? Ему ли быть неблагодарным? Ему?! И разве мать виновата, что сын в конечном итоге оказался неудачником?

Все-таки Елена Максимовна распалила себя к приходу Юлика. Когда услышала, как осторожно хлопнула дверь в прихожей, выпила залпом стакан воды, чтобы успокоиться. Громко икнула, схватилась за грудь. Наверное, вид у нее сейчас был довольно жалкий — то ли обиженный, то ли злорадный, как у вредной сварливой старушонки. Где ее былое достоинство? От него ни капли не осталось. Но ничего назад уже не воротишь, придется принять все, как есть. Достоинство и беспомощность — вещи довольно часто несоединимые.

Юлик вошел, оперся плечом о дверной косяк, посмотрел настороженно и виновато. Потом вздохнул и будто с трудом вытолкнул из себя дежурно-участливый вопрос:

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— Твоими молитвами, сынок. Жива, как видишь, и вполне нормально себя чувствую. Не стой в дверях изваянием, пройди, сядь в кресло.

— У меня мало времени, мам. Я ж тебе говорил, что работаю сегодня.

— А я надолго тебя не задержу, не волнуйся.

Юлик нехотя отлепился от косяка, грузно плюхнулся в кресло, потер ладонями колени, обтянутые несвежими джинсами. И рубашка на нем была несвежая, и глаза смотрели на мать с утомленной тоской неврастеника.

Впрочем, у него всегда были такие глаза. Но чтобы рубашка была несвежей — такого безобразия Ольга, жена Юлика, раньше не допускала. Да, были к ней претензии, и немало было претензий, но совсем другого рода.

— У тебя все в порядке, Юлик? Выглядишь нехорошо.

— Да, у меня все в порядке.

— А Ольга? С ней что-то не так?

— С чего ты взяла? — глухо переспросил Юлик, нервно сплетая пальцы рук.

— Да я же вижу. Материнский глаз не обманешь. Я так и знала, что этот мезальянс когда-нибудь выйдет тебе боком! Я тебя предупреждала, между прочим.

— Да какой мезальянс, мама. Не начинай, пожалуйста. Зачем ты меня позвала?

— Значит, мне так надо, если позвала.

— А-а… Понятно. Просто тебе так захотелось, и все. Я прибежал, все бросил. Для чего? Чтобы про мезальянс в очередной раз послушать?

— Не хами мне! Ты в последнее время очень много мне хамишь, Юлиан! Совсем не соображаешь, кто тебя позвал и с кем разговариваешь? Тебе напомнить?

Видимо, включились какие-то необходимые нотки в ее голосе, заставили-таки сына напрячься. И голос у него другой стал, и взгляд.