Семья мадам Тюссо - Вера Колочкова

Хотя никакого «произвола» в эти три дня не случилось, но все же. Могла бы и прийти. Все равно ведь придется когда-то. Марк сделает свои дела и уедет, и что тогда? Как Жанна будет глядеть ей в глаза? Как у нее совести хватит?

Она даже представляла себе, как это произойдет. Вот Жанна заходит к ней в комнату… Голова опущена, руки напряжены, ладони сжаты в кулаки, от всей ее тщедушной фигурки веет невозможным стыдом. Поднимает на мать глаза, просит прощения жалким голосом. Но мать молчит. А что ей может сказать мать? И без того все ясно, никакими словами не выразишь это пережитое оскорбление, эту обиду…

Хотя можно и выразить, уж чего там. Ох, как же необходимо выразить, выплеснуть негодование, поставить дочь на место! Ярость так и клокочет внутри! Хоть бы на звонок ответила, дрянь такая! Ну покажись только на глаза, я тебе устрою личную жизнь с проходимцем и со всеми его болезнями! Я напомню, что мать сделала для тебя, что всю себя отдавала.

Юлика хотя бы можно понять — он Марка не желает видеть. Боится. Но Жанна… И как эту муку вынести, где силы взять, если внутри сплошное бессилие? Остается сжимать кулаки да проклинать свою беспомощность. И жалеть себя, если от детей жалости не дождешься! Да ладно бы, жалости! Хотя бы чувства долга.

— Вы меня звали, Елена Максимовна? — В комнату заглянула Маруся. — Я только пришла.

— Нет, не звала. Я думала, это Жанна пришла, — ответила сухо Елена Максимовна, давая понять, что не расположена к общению.

— Нет, Жанна сегодня не придет. Она Марку звонила, просила его…

— Мне неинтересно, кому она звонила и о чем просила!

— Да вы не сердитесь, Елена Максимовна. Хотя я вас прекрасно понимаю, что же… Но все равно — не сердитесь.

— Да что ты можешь понимать? Молода еще, чтобы понимать. Вот когда вырастет твоя дочка и бросит тебя…

Маруся застыла, глядя на Елену Максимовну с печальной жалостью. Потом подняла руку, медленно стянула с головы шапочку, так же медленно принялась разматывать длинный шарф. Шло от ее движений отрезвляющее спокойствие и достоинство, которое — Елена Максимовна это чувствовала — удивительным способом гасило разыгравшееся внутри негодование. Даже неловко ей стало за свои слова.

— Да, я очень на это надеюсь, Елена Максимовна, — тихо произнесла Маруся, до конца размотав свой шарф, — надеюсь, что моя дочка будет здорова. И что вырастет, станет полноценной женщиной, умной и красивой. Мне этого будет вполне достаточно. Пусть она меня бросит…

— Извини, Марусь. Я не хотела. Так получилось. Обида меня задушила, не справилась, а ты под руку попалась. Извини. А как твоя дочка себя чувствует, кстати? Операция скоро?

— Операция завтра. Марк с ней в больнице остался, меня к вам отправил. Все равно в палате вдвоем нельзя, можно только одному из родителей находиться. Танюша сама так решила, сказала, пусть папа останется.

— Да? Странно… Он же ей не родной отец, я правильно понимаю?

— Да, не родной. Но он лучше родного. Иногда мне кажется, что она его больше любит, чем меня.

— Странно…

— Ничего странного. Это нормально. Марк ведь такой… Его нельзя не любить. Вы есть хотите, Елена Максимовна?

— Нет, не хочу. Не успела проголодаться.

— Может, чаю?

— И чаю не хочу. Ничего не хочу… А какой, по-твоему, Марк? Ты сказала, что его нельзя не любить. Какой он?

— Да как вам объяснить?.. Я не сумею, наверное. Может, я просто смотрю на него влюбленными глазами.

— Он тебя тоже любит?

— Да, любит.

— Счастливая ты, значит. Не каждая женщина может говорить о своем муже с такой уверенностью. Мой Коля тоже меня очень любил… А может, и не любил. Может, я его в этом убедила с годами, заставила себя любить. Теперь и не спросишь, как оно было на самом деле. Никогда не знаешь до конца, что думает о тебе человек, который находится рядом.

— Не знаю, Елена Максимовна. Мне кажется, я все мысли Марка наперед угадываю.

— Ну-ну… Это тебе сейчас кажется так. А когда проживешь бок о бок всю жизнь… Уж казалось бы, я-то знала своего мужа как облупленного, а теперь выяснилось, что и не знала совсем. Вон какие тайны от меня хранил. Но если б ты знала, Маруся, как мне его не хватает! Да уж… Что имеем, не храним… Как там дальше? Забыла…

— Потерявши, плачем, — рассеянно подсказала Маруся, опускаясь в кресло.

— Да, именно так. Одно мне остается — сожалеть и плакать. Да я бы поплакала, если бы могла, но слез почему-то нет. Может, оттого, что родные дети меня предали, а я оказалась не готова к их предательству. Да и можно ли быть готовой?.. И вообще, это все так трудно… Невыносимо просто… Лежать никому не нужной колодой…

— Ну, зачем вы так, Елена Максимовна? Ваши дети взрослые люди, у них дела.

— Да какие такие дела? Нет у них никаких дел! Подумаешь, великое дело — сожитель с простудой слег! А Юлиан вообще без дела болтается, ходит на работу три дня в неделю! И что с матерью будет, ему плевать! Вырастила эгоистов на свою голову! Лучшие годы жизни им посвятила. Никогда нельзя жить ради детей, нельзя приносить себя в жертву! Если не хочешь быть жертвой, Маруся, смотри на меня и учись. Я так хотела, чтобы они кем-то стали в этой жизни, чего-то достигли. Да и какая мать этого не хочет? Но я, наверное, переусердствовала в своих желаниях и стараниях и теперь получаю то, что получаю. Предательство в обмен на свою жертвенность.

— Ну что вы такое говорите, Елена Максимовна? Перестаньте.

— Я знаю, что говорю.

— Нет, не знаете, смею вас уверить.

И опять голос Маруси прозвучал твердо и почти отрезвляюще, и вспыхнувшая в Елене Максимовне гневливость угасла, осталась после нее лишь неловкость. И впрямь, — подумала Елена Максимовна, — эта молодая женщина не виновата в ее бедах. У нее своей беды хватает, и тревоги на сердце хватает — завтра дочке операция предстоит.

— Наверное, ты устала, Маруся?.. Иди отдыхай. Чего со мной сидеть, ты не обязана. Да и мысли у тебя другим заняты, я понимаю. Тревожишься, как операция пройдет?

— Нет, я не позволяю себе тревожиться. Тревожность матери передается ребенку, поэтому мне нельзя. Я знаю, что все будет хорошо. Я уверена. Такие операции в центре часто делают, у нашего хирурга большой опыт. Мы с Марком сегодня с ним беседовали, он тоже уверен в успехе.

— Дорогая, наверное, операция-то? Денег много в клинике запросили?

— Да какая разница. Сколько бы ни запросили. Марк все готов отдать, лишь бы Танечка была здорова.

— Ну, было бы что отдавать. Если деньги есть, хорошо так рассуждать, конечно.

— У Марка есть деньги. Ему недавно гонорар выплатили, а еще он премию получил.

— Гонорар? О чем ты? И какую премию? За что премию?

— Ну, это не у нас, это во Франции…