Снежная роза - Валерия Вербинина

Он зажег сигарету. Пальцы у него оказались изящные, артистические, и у Буало мелькнула мысль, что Натали своих мужчин выбирала по рукам. У графа тоже были красивые пальцы.

«Хотя при чем тут пальцы? – тут же поправил себя Буало. – По деньгам она их выбирала… Потому что молодость коротка, а жизнь материальна».

Он начал с нейтральных вопросов: с каких пор Арман был знаком с Морисом, насколько близким было это знакомство, какое Морис производил впечатление и так далее.

Арман рассказал, что Морис де Фермон знаком ему давно, так как является – точнее, являлся – дальним родственником матери. Так получилось, что с прошлого года они стали общаться гораздо чаще – родители считали, что Морис вполне подходит для того, чтобы ввести Армана в светское общество.

– Вы были друзьями?

– Думаю, да.

Не «да» и не «нет», заметьте, а «думаю, да», произнесенное очень осторожно и взвешенно. Буало охватило любопытство.

– Вы не могли бы пояснить?

– Ну… – Арман немного смутился. – Мне кажется, он был не из тех людей, которые вообще верят в дружбу. Он хорошо ко мне относился, но… мне кажется, что сам он не назвал бы меня своим другом. По-моему, я его забавлял.

И два «кажется» подряд. Никакой категоричности, напротив – человек подчеркивает, что это только его личное мнение, а вовсе не абсолютная истина. Кроме того, Буало заметил, что почти перед каждым ответом Арман ненадолго задумывался. Но делалось это явно не из желания солгать или скрыть что-то, а для того, чтобы точнее сформулировать свои мысли. Положительно, этот свидетель нравился комиссару все больше и больше.

– И чем же вы его забавляли? – спросил Буало.

– Ну, я мало на него походил. – Арман подумал и добавил: – Он считал, что от жизни надо брать все и не стесняться.

– А вы?

– А я считал, что брать надо только лучшее.

Да он и впрямь неглуп. Очень неглуп.

– Вы его осуждали? – испытующе спросил комиссар.

«А теперь он думает, что я тоже неглуп. Но пока он вроде бы далек от мысли, что меня надо опасаться».

– Мне не нравилось его отношение к женщинам, – откровенно ответил Арман. – И еще некоторые черты, после того как я поближе с ним познакомился. Он был очень обаятельный, открытый, щедрый – но все это как-то… за чужой счет. И не только щедрость, кстати.

Он поморщился и провел рукой по лицу.

– Ну вот, теперь вы будете думать, что я терпеть его не мог. На самом деле ничего подобного. Когда я был в его обществе, он многим меня восхищал, это потом уже я разбирался, что восхищаться-то, в сущности, нечем.

– У него были враги?

По лицу собеседника Буало догадался, что тот ждал этого вопроса.

– Знаете, комиссар, я долго об этом думал… Понимаете, враг – понятие серьезное, если можно так выразиться. А Мориса, по-моему, никто не принимал всерьез.

– Сосем никто?

– Думаю, да.

– А жена?

– Раймонда? – Арман снова задумался. – Это только мое мнение, мне, наверное, не стоило бы говорить, но… По-моему, она от него устала. Она… мне кажется, она уже не ждала от него ничего хорошего.

– Скажите, вы были в курсе его отношений с родственниками жены? Что они думали о нем?

– Боюсь, комиссар, они о нем вообще не думали, – усмехнулся Арман. – Они просто приняли брак дочери как данность и переложили всю ответственность за него на ее плечи.

– Они – граф де Круассе и его первая жена?

– Да, я их и имел в виду.

Как бы теперь осторожненько и вроде бы между прочим перевести разговор на вторую жену, чтобы не спугнуть собеседника? Буало не оставляло ощущение, что тот очень умен, даже умнее, чем следует, хотя ум Армана, если можно так выразиться, был книжного порядка и происходил не от личного опыта.

– И граф не пытался… скажем так, повлиять на Мориса? – спросил комиссар.

– Ну, я так понял, что были какие-то разговоры, давно, еще тогда, когда Морис женился. Но граф понял, что разговорами ничего не изменишь, и отступил.

– А графиня де Круассе не пыталась как-то образумить зятя?

– Графиня была занята только своими личными делами, – отрезал Арман, но спохватился, что сказал больше, чем следует, и умоляюще посмотрел на комиссара. – Может быть, мне не стоило этого говорить, но… Когда вы живете в зеркальном доме, как-то неразумно бросать камни в чужие стекла.

– Простите, мсье Ланглуа, вы в университете изучали философию?

– Я… У нас был курс, но я сам потом прочитал больше… А что?

– Так, просто любопытно. Вы превосходный свидетель, одно удовольствие беседовать с нами.

Арман порозовел. Он явно смутился.

– Насколько я знаю, – продолжал Буало, – вы ездили по делам семейного бизнеса в Индокитай и вернулись сравнительно недавно. После вашего возвращения вы часто общались с Морисом?

– Да. Мы… У нас нашлось о чем поговорить.

– Я заранее прошу прощения, мсье Ланглуа, но мне придется задать этот вопрос. Как я понимаю, главной темой ваших бесед было… ну, скажем так, изменение статуса одной вашей знакомой?

Арман нахмурился, сжал губы. Но Буало опять включил выражение добродушного отца семейства, который вынужден задавать неприятные вопросы исключительно по долгу службы и готов тотчас забыть все, что не относится к делу.

– Вы правы, комиссар.

– Поверьте, мсье Ланглуа, хоть я и старый человек, – на самом деле Буало никогда не считал себя стариком, – но я прекрасно понимаю, какой это был удар для вас. Тем более что, кажется, ничто не предвещало…

– Вы совершенно правы, – горячо заговорил Арман, забыв об осторожности, – ничто! Он старше ее… И нелепо, просто нелепо! Хотя мне следовало бы догадаться… Потому что уже при первой встрече он обратил на нее внимание. Мы играли в теннис – я и Наташа против Мориса с Раймондой… И граф был любезен, как никогда, а потом приказал подать на ужин несколько бутылок вина, которому сто лет. Надо было сразу понять, что это значит, – прибавил он с какой-то детской обидой. – Он бы и президенту такого вина не предложил, и вообще никому на свете.

– Хорошее было вино? – с любопытством спросил Буало.

– Ну разумеется… Хотя я уже и не помню. Вино как вино. Правда, оно развязало языки, и Наташа стала хохотать как сумасшедшая – у нее такой заразительный смех, вы, наверное, не слышали… По-моему, Раймонда первая что-то почувствовала, она стала кукситься, но Морис так на нее посмотрел, что она тоже принялась изображать улыбку.

– А что, Морис был на людях строг с женой?

– Да нет, она для него значила не больше чем мебель… даже, наверное, меньше. Просто у Раймонды, знаете, какой-то талант портить людям настроение без всякого повода. Может быть, это оттого, что она не очень счастлива. Однажды мы оказались на каком-то благотворительном вечере – я, Морис, его жена и граф. Вы, наверное, знаете, что на таких вечерах больше стараются веселиться, чем думать о чужих бедах, но Раймонда зачем-то заговорила о том, сколько в мире болезней, несчастий и всякого такого. Она недавно узнала, что у подруги беда, подозревают рак у ее отца. Морис вмешался и сказал, что ничего еще толком не известно, а граф заметил, что если бы у него нашли рак, он бы застрелился, чтобы не страдать. Тут все вспомнили, что его мать умирала от рака, долго и мучительно, и всем стало неловко. И я мог бы рассказать вам еще несколько таких случаев, комиссар.