Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гу останавливается.
«Аната ва синударью».
Простая фраза, «ты умрёшь». Неясная угроза.
«Я говорить рюсски», – произносит Гу.
«Что тебе нужно?»
«Ты».
«А почему ты не отвечал по-русски? Почему боишься японского?»
«Ты… Они брать сестра. Опыты. Убивать сестра».
И вдруг Майя понимает. Какой из него насильник, из этого мальчишки? Может, он просто рядом посидеть хотел. Наверняка. Что ты хотел сделать со мной, Гу?
Она не задаёт этого вопроса, но получает ответ.
«Я хотеть просто смотреть ты. Ты проснуться. Я не бояться».
Майя улыбается в потёмках.
«Я должна казаться тебе некрасивой. Высокая, глаза большие».
«Нет. Ты не красивая. Некрасивая. Но мне интересно. Мне нравится. Мне…»
Он понимает, что дальше говорить нельзя. Она не может нравиться ему, потому что нисколько не похожа на привычных Гу китайских девушек. Но что-то тянет его к ней. Что-то не отпускает парня.
«Что случилось с твоей сестрой?»
«Японцы брать её. Убивать. Убили».
Иногда в его речи проскакивают правильные падежи и времена, но это скорее случайность, чем закономерность.
Историческое образование Майи даёт о себе знать. Японцы забрали его сестру. Опыты на людях. Харбин, много русских. Она понимает, что где-то здесь, неподалёку, функционирует легендарный отряд 731. Документальные кадры о работе отряда навсегда впечатаны в память Майи. Обмороженную руку разбивают кувалдой. Бьющееся сердце достают из живого человеческого тела. Тощее, как скелет, существо лижет пол, чтобы получить хотя бы чуть-чуть влаги.
«Скоро война окончится, Гу», – говорит она.
«Нет, – качает он головой. – Нет».
Он протягивает руку и дотрагивается до колена Майи. На ней – только нижнее бельё, причём из будущего, из две тысячи шестьсот восемнадцатого. Джи постирала. Верхняя одежда лежит на табурете – тёмные льняные штаны и рубаха без пуговиц, но с пришитым поясом.
Она отталкивает руку Гу и в свою очередь говорит: «Нет, Гу».
Это странная сцена. Нерешительный мальчик, который и сам не знает, зачем ночью пришёл к девушке без рода и племени. Девушка, которая завтра собирается рисковать жизнью для того, чтобы вернуться. Куда вернуться, Майя не знает. В будущее? Кто-то построит для неё анабиозис и она проведёт семь веков во сне? А может, просто в СССР? В Москву? Репрессии, вспоминает она. До смерти Сталина ещё восемь лет.
Гу сидит, опустив голову.
«Война закончится, правда, – говорит Майя. – Через два месяца Япония капитулирует, и всё. Придут советские войска и освободят вас».
Он поднимает взгляд.
«Советский – лучше?»
Вот на этот вопрос она ответить не может. Курс истории Японии не даёт такой информации.
«Зачем ты пришёл? – спрашивает она. – Тебе не я нужна, правда?»
«Сестра».
«Что сестра?»
«Город. Ты помогать мне. Сестра найти».
«Почему я, Гу? Я чужая здесь, я никого не знаю, я ничего не могу сделать для твоей сестры…»
Он накрывает её руку своей.
«Ты… ты… да, – Он не может найти верного слова. – Ты… я видеть ты уметь…»
«Да. Могу. Ты могу».
Шестое чувство, так это называется. Гу видит в Майе что-то столь же удивительное, противоестественное, сколь и японская оккупация. Он думает, что Майя пришла, чтобы спасти их. Суеверия, мальчик, это просто суеверия.
И неожиданно Майя понимает, что вера Гу передаётся ей. Она не уверена, что может что-то сделать для сестры Гу. Но она может спасти себя. Она будет драться за то, чтобы вернуться в своё время.
«Я могу, – твёрдо произносит она. – Иди спать, Гу. Завтра мы едем в город».
Он кивает и поднимается. И выходит – не обернувшись, не сказав больше ни слова. Это ощущение выполненной миссии, чёткое осознание цели. Сделал то, что хотел, хотя не знал, что хотел именно этого. Боже, ну и формулировка.
Майя откидывается на подушку. Город ждёт её, но чем он её встретит?
Харбин прекрасен. Харбин прекрасен так, как только может быть прекрасен город. Майя смотрит по сторонам и понимает, что эта жизнь – гораздо более настоящая, чем её прежняя жизнь среди светящихся реклам и орбитальных лифтов. Майе нравится всё. Она в восхищении от проносящихся мимо рикш, от бумажных фонарей, от людей в офицерской форме – русской, японской, китайской. Рикши и в самом деле едут очень быстро: откуда такая прыть у худосочных мальчишек с тяжеленными повозками, Майя не понимает. Бумажные фонари не горят, но Майя представляет, как они загорятся вечером, и ей становится радостно.
Джи не смогла найти одежду, которая бы не висела на Майе как на вешалке. Среди знакомых Джи не было ни одной женщины ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Джи полночи удлиняла одну из своих юбок – это было проще сделать, чем перешить традиционные штаны. Мужская куртка Ли Майе более или менее подошла. На ногах – туфли Джи. Только нижнее бельё – всё то же, родное, выстиранное и аккуратное.
«С тех пор, как Советы продали Китайско-Восточную железную дорогу японцам, русским в Харбине стало совсем плохо. Десять лет назад больше половины русских отсюда вывезли насильно в Союз, – рассказывает Джи. – А потом в лагеря. Бывший белогвардеец – в лагеря. Сотрудничал с японцами – в лагеря. Предлог недолго найти».
Их двухколёсная повозка едет довольно медленно, волы никуда не торопятся. Майя вспоминает слово «арба», но, кажется, в Китае это называлось иначе. Как, Майя не помнит. Гу сидит в повозке, Майя и Джи – на козлах.
«Надо бы к батюшке Фаддею заехать», – говорит Джи.
«А кто он?»
«Ну, вроде как настоятель Софии. Хотя официально в прошлом году её закрыли. Батюшка Фаддей там живёт, присматривает».
Громада Софийского собора видна, кресты торчат над домами.
«А вы христианка?»
«Да нет, что ты, – улыбается Джи. – Я же китаянка всё-таки. Христианство – это для европейцев».
Собор великолепен. Краснокирпичное здание с луковичной головой. Майя смотрит на него, не отрываясь. В двадцать седьмом веке по куполу московского храма Христа Спасителя, сделанному из проекционного материала, пляшут голограммы религиозной пропаганды.
«Его тринадцать лет назад заново освятили и открыли, – говорит Джи. – Праздник был на весь город, я специально наряжалась ещё. Оказалось, ненадолго хватило. Большевики, война – и вот, всё пришло в запустение».
Они проезжают мимо самого собора. И в самом деле: щербатый кирпич, выбитые витражи.
«Что случилось с сестрой Гу?» – спрашивает Майя.
