Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

Правда, роман не об этом. Просто вы должны помнить, что всё, что делают герои этого романа, они делают не из ненависти, не из расчёта и даже не из алчности. Ими движет любовь. Впрочем, она движет всем миром.

Наступает новое утро.

Майя живёт прошлым. Она смотрит новости шестисотлетней давности, древние фильмы, слушает старинную музыку, изучает дряхлые картины. Она не отвечает на звонки Гречкина, а Певзнеру говорит, что пока её лучше не трогать. Она вспоминает всё, что с ней произошло, и понимает, что перемены необратимы.

Она смотрит старинный двухмерный фильм «Необратимость» с красивыми мужчиной и женщиной в главных ролях и понимает, что этот фильм – про неё. Это её время уже не вернуть назад. Это она сделала всё не так, потому что жизнь дала ей неправильные инструкции.

Отца чинят робоврачи. Он – на рубеже, в критическом состоянии. Внутренние органы приходится восстанавливать поклеточно. Но он выдержит, потому что он – Варшавский. Заседание Совета Европы проходит без участия отца и Якобсена. Вопрос о законопроекте откладывается на неопределённый срок. В лаборатории «Антивринкл» пытаются работать с обезьянами: поставка «брёвен» прекратилась.

Майя садится в такси и едет к лифтам. Поднимается в Верхнюю Москву. Едет в лабораторию времени.

Все здесь: Марк, Карл, Гречкин и Ник, а также два хранителя – Стас и Санкевич. Все радуются ей, приветствуют её, и у каждого в глазах вопрос: что произошло в кабинете? Кто стрелял в Варшавского? Ты?

Майя не хочет отвечать.

– Марк, Вася, – спрашивает она, – вы знаете, почему машина сработала именно так? Почему она не реагировала на мышей? Почему она забросила меня в сорок пятый?

– Да, – отвечает Гречкин. – Я об этом думал. И проверял. Не обошлось без ментального поля. Побочный эффект торотылки, вероятно. Мышь была настроена на клетку – и оказалась в клетке после перемещения. А ты, наверное, начиталась про Японию – ты же историк-японовед. Где-то на подсознательном уровне ты хотела туда попасть. Машина истолковала по-своему твои мысли и забросила тебя на исторически подконтрольную Японии территорию.

– Но почему она включилась?

– На машине стоял датчик. Машина почувствовала объект и отправила его в соответствии с координатами, заданными подсознанием объекта, – поясняет Марк. – Неодушевлённый предмет она не восприняла вообще, а мышиного сознания хватило, чтобы задать пространственные координаты, получившие преимущество перед заданными вручную. Ты же дала машине и пространственные, и временные координаты.

Майя подходит к машине и ладонью проводит по её металлической поверхности.

– Мне нужно в две тысячи одиннадцатый, – говорит она. – Мне очень, очень нужно в две тысячи одиннадцатый.

У нас будет хотя бы три года, мой мальчик. А может, и больше. Потому что я спасу тебя. Окружу собой и защищу от жестокого, жестокого мира.

Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом,

Выстрели в сердце влюблённому в танец, возьми это сердце себе.

Бата де кола взовьётся по ветру, прикрыв на секунду лицо,

Стройные ноги твои обнажая, что в целом равно ворожбе.

Милая ведьма, моя байлаора, испанскою шалью свети,

Дерзко крути её, стан облекая, и веером нервно играй,

Эту свободу любой хореограф зачтёт за начало пути —

Что же в конце его – руки танцора, пора, байлаора, пора.

Вернуться к истокам,

Познать своё тело,

Забыть предрассудки

Любого оттенка.

Прекрасная дама,

Позвольте несмело

Стать вашим партнёром

В системе фламенко,

В полёте фламенко…

Милая Майя, четвёртой стихией сожги мой убогий покой,

Выйди на площадь, возьми мою руку, влеки за собою в восторг.

Правь меня, леди, кроши по живому, любовь разливая рекой:

Если мы знаем, где устье, то мы, безусловно, найдём и исток.