Тайна испанского манускрипта - Нина Запольская

Пиррет вернулся на камбуз к Платону.

– Ирод, – простонал кок Платону, понуро сидящему в углу. – И чем мне прикажешь сегодня кормить команду? Опять солониной? Будь она неладна!

Платон ничего не ответил, он только посмотрел на кока агатовыми глазами обиженного щенка и вышел.

– Учти, ты – покойник! – крикнул ему кок в спину.

О пропаже черепах кок Пиррет доложил капитану, в душе заранее страшась за Платона.

Капитан сначала удивлённо замер, потом отвёл глаза в сторону и проговорил скованно:

– Всё в порядке, Пиррет. Это я приказал выбросить черепах. Это были не зелёные черепахи, а ядовитая бисса. Мы в спешке их не рассмотрели.

Кок Пиррет ничего не понял из слов капитана… «При чём здесь ядовитая бисса? – думал он по дороге на камбуз. – Когда отловленные давеча три черепашенции были наивкуснейшими ридлеями?» Он видел сам!.. Своими собственными глазами!

Но любопытствующим матросам кок объяснил, что с черепахами вышла промашка, и их пришлось-таки выбросить за борт.

А Платон вышел от плотника Шелтона с короткой, заострённой с одного конца палкой, которая висела у него на шее на верёвочной петле и с ножом канонира Хоксли на поясе. Отыскав доктора Легга, Платон что-то стал объяснять ему, показывая на море, на шлюпку, на матросов и поднимая нож над головой. После чего доктор попросил у капитана разрешения спустить шлюпку на воду, потому что они с Платоном хотят наловить рыбы на обед. Капитан хмыкнул и приказал спустить шлюпку. Дядя Джордж вызвался идти вместе с доктором.

На палубу, как по звуку боцманской дудки, высыпала почти вся команда и сгрудилась вдоль борта. Шлюпку спустили на воду, доктор и мистер Трелони стали медленно грести вокруг шхуны. Платон, сидя на носу, всматривался в толщу воды и иногда мелко бил по воде руками, свесившись за борт.

Вокруг них расстилалась необозримая гладь океана, и в этом просторе не то что шлюпка, а даже шхуна казалась утлым судёнышком, жалкой скорлупкой, затерявшейся в его водах. Жгучие тропики неспешно катили по небу солнечный шар, и в его огне ленивые зелёные волны казались сияющим жидким стеклом.

Доктор Легг первым заметил в толще воды под шлюпкой серый силуэт, и это видение заставило его похолодеть от ужаса. Акула-молот, самая кровожадная и отвратительная акула на свете, плавала вокруг шлюпки и делала головой характерные повороты из стороны в сторону, то уходя в глубину, то возвращаясь к самой поверхности.

Доктор и сквайр бросили грести и замерли в шлюпке. Платон, зажав в руке странную палку с петлёй и наблюдая за высоким спинным плавником акулы, явно поджидал её. Когда акула оказалась рядом, он стремительно, подцепив снизу, набросил верёвку на выступ её головы, рывком захлестнул петлю и вдруг спрыгнул на спину акулы впереди плавника.

Никто ничего не понял, даже сквайр и доктор, сидящие в шлюпке. Они только увидели, как длинный нож в руке Платона заходил вверх и вниз с равномерностью кузнечного молота, то сверкая на солнце, то скрываясь в воде. Акула-молот забилась в конвульсиях, вода вокруг неё вспенилась и окрасилась кровью.

Когда акула перестала содрогаться, Платон соскользнул с неё и поплыл к шлюпке, держась одной рукой за палку с петлёй: острый конец палки прочно сидел в акульей голове. Доктор Легг поспешил бросить Платону конец троса. Платон привязал трос к палке и протянул руку. Когда джентльмены помогли ему выбраться из воды, он упал на дно шлюпки и затих. Его била дрожь.

Доктор и мистер Трелони подгребли к шхуне, где их уже встречали возбуждённые матросы. Акулу подцепили крюком за челюсть и подняли на палубу. Это было огромное серое чудовище с белым брюхом, и даже мёртвое оно внушало ужас.

– Больше никогда не пойду с Платоном ловить рыбу, – убито прошептал сквайр капитану и ушёл к себе.

– Я ничего не понял, но испугался, что она нас опрокинет, эта тварь, – сказал доктор, он зло пнул акулу и тоже ушёл с палубы.

Платон ничего не сказал. Он молча пошёл на камбуз, взял топор, отрубил акуле плавники и выбросил за борт. Потом вместе с матросами он разделал акулу, предварительно сняв с неё шкуру. В желудке у акулы были ещё непереваренные небольшие рыбы, какие-то ракообразные и кальмары. Всё это вместе с печенью акулы и большими кусками мяса он отнёс на кухню к коку. Потрясённый кок едва успевал принимать от него эту провизию.

Весь день прошёл в хлопотах: матросы, уважительно заглядывая Платону в глаза, помогали ему солить и резать акулу, и вскоре все борта шхуны были увешаны верёвочными гирляндами с нанизанными на них тонкими пластами акульего мяса. Капитан на всё это взирал с усмешкой, а Платон, встречаясь с ним взглядом, улыбался в ответ, как большой белозубый мальчишка.

****

Шхуна медленно дрейфовала весь день и всю ночь.

Под утро капитану приснился сон: он бежал стремительно и красиво, понимал, что на него смотрят, и старался поэтому бежать ещё быстрее. Кто на него смотрел, он не знал, но этот человек или эти люди были очень важны для него. Он бежал по кромке прибоя, там, где кончается вода, а песок мокрый и упругий, и ему было хорошо и радостно бежать, только немного мешала морская пена: она была так густа, что напоминала утреннюю овсянку, и когда он проваливался в неё, нога застревала в этой густой и тёплой пене…

Капитан проснулся, полежал немного в раздумье, а потом вышел на палубу и громко скомандовал боцману:

– Свистать всех наверх! Поднять все паруса!

Матросы забегали по палубе, причём у тех, кто впервые пошёл в рейс на «Архистар», на лице было написано неподдельное изумление.

Штурман Пендайс был невозмутим. Спросил только:

– Что, мы опять торопимся, сэр?

– Да, мистер Пендайс, – ответил капитан. – На всех парусах и как можно скорее.

Паруса подняли, и шхуна понеслась. В полдень штурман Пендайс доложил капитану:

– Мы малость отклонились от курса, сэр… Но совсем чуть-чуть. И это несмотря на Канарское течение. А оно должно было здорово увлечь нас от берега Африки.

Капитан довольно кивнул.

К концу дня ветер ещё больше посвежел: «Архистар» словно норовила нагнать упущенное. Она держала курс на острова Зелёного мыса.

****

Канонир Хоксли сидел в укромном углу с новичком Бенджамином Ганном – нашим знакомым «матросом с пистолетом». Они курили трубки и неспешно говорили о разном, но больше о Платоне, который часто и с удовольствием помогал канониру в работе.

– Скажи, Хоксли, – спросил Ганн. – А о чём ты разговариваешь с этой негрой? Ну, с Платоном с этим? Он же по-нашенски совсем не бум-бум.

– Да обо всем, слышь ты, – ответил канонир и затянулся трубкой. – Я ему рассказываю о своей родине, слышь ты, и мне кажется, что он всё понимает… Только ещё не отвечает мне.

– А, правда, матросы говорят, что ты не со всеми разговариваешь? – спросил Ганн и пояснил: – Вроде, как говоришь только с начальством? С капитаном и со штурманом.