"Сталинский питомец" - Николай Ежов - Марк Янсен

У сестры Ежова Евдокии было шестеро детей, отцом которых был Николай Бабулин. С начала 30-х годов она проживала в Москве в одной из прежних квартир Ежова, со вторым мужем Егором Пименовым, по всей очевидности, портным, и с кем-то из детей. Ее сын Сергей Бабулин, также бывший портной, работал в НКВД и жил в квартире, хозяйкой которой ранее была сестра Ягоды, но был впоследствии уволен{521}. Во второй половине 20-х годов, как отмечалось ранее, Людмила и Анатолий Бабулины проживали вместе со своим дядей; в 30-х годах Анатолий, инженер-механик Центрального института авиационного моторостроения, продолжал жить с Ежовыми, у которых проживал и его брат Виктор{522}. У Ежова и его жены были любовники. Евгения, по некоторым сведениям, продолжала поддерживать отношения с Бабелем; она также состояла в интимной связи со своим начальником Урицким{523}. Ежов весной 1934 года стал ухаживать за работницей наркомата внешней торговли Татьяной Петровой{524}. В 1935 году близкая подруга Евгении Зинаида Гликина рассталась с мужем, и Евгения пригласила ее пожить в их городской квартире{525}.[56]Ежов признал, что состоял в связи с Евгенией Подольской, женой полномочного представителя СССР в Варшаве, с которой близко познакомился в 1931–1933 годах. Они быстро «сошлись», сожительство продолжалось вплоть до ее ареста 1 ноября 1936 года, который был произведен вскоре после назначения Ежова на пост главы НКВД. Ежов отдал распоряжение начальнику Секретно-политического отдела В.М. Курскому лично провести допрос Подольской, чтобы она не дала против него компрометирующих показаний{526}. Пятнадцатилетняя дочь Подольских осталась одна, так как ее отец находился на работе в Баку и 12 мая 1937 года был арестован. Девушка начала вести распутный образ жизни. Ежов предложил ей покровительство при условии, что она будет тоже «сожительствовать» с ним. По собственным словам Ежова, он «склонял ее к сожительству в активной форме». Вероятно, это означало, что он дал волю рукам. Но девушка ему отказала{527}. Ее мать — Евгения Подольская — 10 марта 1937 года была приговорена Военной Коллегией к высшей мере наказания за «контрреволюционную и террористическую деятельность» и расстреляна в тот же день.

Ежов продолжал пьянствовать. Его родственники давали показания о его «пьяных загулах» дома и на даче с друзьями и соратниками, многие из которых были впоследствии «разоблачены» как «враги народа». По свидетельствам Анатолия Бабулина, дружеские взаимоотношения поддерживались систематическими пьяными оргиями{528}. Ежов пьянствовал не только у себя дома. Как показал Василий Ефимов, телохранитель Ежова в 1937–38 годы, Фриновский и Шапиро, возглавлявший Секретариат НКВД, также устраивали «пьянки» в его кабинете, посылая за вином, водкой и другими алкогольными напитками охрану. Ефимов рассказывал, как Ежов и Литвин «напивались до безумия после чего начинали беситься и по 6–7 часов ночью играли в городки», заставляя Ефимова и других помощников бегать за битами и рюхами. Ежов часто напивался в принадлежащем НКВД особняке на Гоголевском бульваре, после чего отправлялся в Лефортовскую тюрьму допрашивать заключенных{529}. И.Я. Дагин, начальник Отдела охраны в 1937–38 годы, подтвердил на допросе, что «не было ни единого дня, чтобы Ежов не напился», и что он пил также у себя в кабинете, а Шапиро добывал водку. Иногда после сильной попойки Ежов действительно уезжал в Лефортовскую тюрьму. Фриновский и Вельский не имели склонности к продолжительным попойкам, но Ежов силой заставлял их остаться{530}.

Ежов много работал. В этот период своей карьеры его только насильно можно было вынудить взять отпуск. 1 декабря 1937 года Политбюро приняло решение запретить Ежову появляться на работе и отправило его на недельный отдых за город. Сталину дали личное поручение проследить, чтобы его глава госбезопасности выполнил это предписание{531}.

На октябрьском 1937 года пленуме ЦК Сталин заявил, что за период с последнего июньского пленума из состава ЦК были выведены и арестованы как «враги народа» восемь членов и шестнадцать кандидатов{532}. Среди них числились Дерибас, Гикало, Хатаевич, Носов, Пятницкий и Варейкис. В декабре того же года Центральный Комитет в опросном порядке проголосовал за исключение и арест еще десяти членов и кандидатов, также как «врагов народа»{533}. С 11 по 20 января состоялся еще один пленум ЦК, по времени совпавший с проведением первой сессии Верховного Совета (12–19 января). Об этом пленуме ходило много предположений. кое-кто счел его проведение сигналом к окончанию массовых репрессий, другие усматривали в этом событии просто перерыв в работе троек[57].

На пленуме 14 января прозвучал доклад Маленкова, сменившего в феврале 1936 года Ежова на посту главы отдела руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». По словам докладчика, в 1937 году было исключено из партии около 100 тысяч коммунистов, тогда как за тот же период было подано не менее 65 тысяч апелляций, которые еще не были рассмотрены парторганизациями. «Следует положить конец практике формального и бездушно-бюрократического отношения к членам партии, — как отмечал Маленков, — Центральный Комитет и Сталин уже неоднократно настаивали на этом. Отдельные коммунисты стараются “перестраховаться при помощи репрессий против членов партии”». Их следует разоблачать и клеймить как карьеристов, поскольку они являются «искусно замаскированными врагами, старающимися криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии, стремящимися путем проведения мер репрессий перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах»{534}.