Будь моей - Лора Касишке

Или ему просто плевать на меня, на наш брак, на все, что не касается его сексуальных фантазий.

— Нет, — отрезала я.

На его лице отобразилось удивление:

— Почему?

— Потому, вот почему! С какой стати ты мне это предлагаешь?

— Потому что я… потому что мне… — Казалось, он вообще не понял вопроса. Обиделся.

— Нет, — повторила я, мягко толкая ладонью его в грудь. — Я не собираюсь приводить его сюда, Джон. Я никогда его сюда не приведу.

Джон откатился в сторону, продолжая пристально смотреть на меня с недовольным и сердитым видом. Его лицо приняло упрямое выражение. Я вспомнила маленького Чада, который, скрестив руки на груди, замер перед витриной магазина игрушек «Хот Уилз», наотрез отказываясь уходить, пока ему не купят еще одну машинку.

— Это наша постель, — сказала я Джону, тщательно выговаривая каждое слово («Нет. Мы уже купили три машинки. Хватит! Пойдем отсюда!»). — Я не приведу в наш дом чужого человека.

— Ты не приведешь к нам в дом чужого человека… — фыркнул Джон. — Ха-ха! Да ты уже его привела! — Он рассмеялся. — Думаешь, он еще не пролез к нам? — Он смотрел на меня во все глаза, откровенно забавляясь моим упрямством, словно только оно и было предметом спора.

Я ничего не ответила.

Мы приблизились к порогу, который я не желала переступать. Даже обсуждать не хотела, что все это значит для нас — для нашей семейной жизни. Не хотела, чтобы Джон произнес вслух слова, из которых вытекало бы, что между нами случилось нечто, вызвавшее перемену в наших отношениях, что в нашем браке появилось что-то новое, что может остаться в нем навсегда.

Джон, очевидно, истолковал мое молчание как согласие с его планом, потому что снова лег на меня и сказал:

— Короче, Шерри. Я хочу, чтобы ты трахнула его в нашей постели. Хочу увидеть на наших простынях пятна его спермы. — Он подтолкнул член к моему влагалищу. — Сделаешь это для меня? — спросил он. — Да? Ну скажи «да». Пожалуйста.

По лицу мужа я поняла, что у меня нет ни малейшей возможности отговорить его от задуманного. («Ну хорошо. Так и быть, купим еще одну машинку. Но это последняя, молодой человек! И потом сразу уходим!») Его упрямое мальчишеское упрямство, подогретое неодолимой сексуальной энергией, яснее ясного открыло мне: после этого шага между нами ничто уже не будет таким, как раньше.

Конец двадцати годам привычного удовольствия. Конец ночам, когда мы — Чад уложен, посудомоечная машина разгружена, свет по всему дому выключен и даже зубы почищены перед сном — спокойно и по-приятельски раздевались, трогали друг друга, целовались, а затем занимались несложным безопасным сексом. Всему этому пришел конец.

Но что заменит мне спокойную упорядоченную жизнь, когда любовная связь с Бремом тоже закончится? Неужели я хожу по краю пропасти?

Заведу еще одного любовника? Или буду лелеять память о своем романе?

Или мне не останется ничего?

— Обещаешь? — снова спросил он. — Обещаешь? — На этот раз громче, как будто я его не расслышала, и с угрозой в голосе. — Суди сама, Шерри. Я разрешаю тебе трахаться с этим парнем. Ты в долгу передо мной, разве нет? — Он втолкнул член в меня так грубо и резко, что я вскрикнула от боли, а затем вонзался и вонзался, ужасно долго, словно не слышал моего крика, словно его ни капли не волновало, что мне плохо, что он меня мучает и пугает.

Когда он кончил, я сказала:

— Отлично. Договорились. Так и сделаю.

— Вот и хорошо, — ответил Джон и направился в ванную. — Хорошая девочка. В пятницу? — Он говорил обыденно, словно предлагал пригласить в гости какую-нибудь пару. Сью и Мека, например. Или пойти в кино.

Пока он был в ванной, я с удивлением обнаружила, что лежу со сжатыми в кулаки руками и твержу про себя: «Ну и пусть, ну вот и прекрасно». Джон принимал душ и собирался на работу, а я все валялась в постели, прислушиваясь к скорбному клокотанию голубей снаружи. К нему примешивались еще какие-то звуки, вероятно издаваемые птицей, вьющей гнездо под окном спальни (суетливое чириканье и суматоха, сопровождающие утомительное возведение замысловатой постройки). Это повторялось каждый год — воробьи и зяблики вили гнезда у нас под окнами, на водосточных желобах и на ползучих растениях, оплетавших парадное крыльцо, — в каждом укромном уголке, какой могли найти, словно дом принадлежал не нам, а им.

Конечно, он прав. Кем надо быть, чтобы утверждать, что чужак еще не проник к нам в дом?

Когда Джон вернулся в спальню, уже облаченный в костюм, улыбаясь и благоухая мылом, я подумала: «Ну и ладно. Будь что будет».

По дороге на работу я увидела ее издалека и сначала приняла за бесформенное старое пальто из верблюжьей шерсти, валяющееся на разделительной полосе, видимо, выброшенное из проезжающей машины. Прекрасное пальто, подумала я, такое же носила когда-то моя мама. Почему кто-то решил его выбросить? Потом я узнала ее. Вспомнила, какой она была и что я с ней сотворила.

— Как поживаешь?

Голос Сью на другом конце провода звучал глухо, словно она находилась от меня за тысячу миль, а не в нескольких кабинетах.

— А почему по телефону? Я к тебе сейчас зайду.

Ее вид меня поразил. Бумажной белизны лицо, блестящая гладкая кожа — вообще без пор. Помнится, пару лет назад так выглядел Чад, когда врач прописал ему против угрей акутан.

Да, действительно, прыщи исчезли бесследно, но лицо превратилось в маску, пугающе неестественную. Потом я прочла в газете о мальчике из Иллинойса, который покончил с собой. Родители утверждали, что во всем виноват акутан. Я велела Чаду немедленно прекратить прием лекарства.

— Ну и чудненько, — не стал спорить он. — Мои прыщи возмущали тебя, а не меня.

И был абсолютно прав. Я ведь и правда переживала из-за его ярко-красных угрей, но чем было вызвано мое недовольство? Тем, что он вышел из детского возраста, вот и все. Перестал быть мальчиком с безволосой, лишенной пор, безупречной кожей, не пахнувшей потом.

Чад отказался от акутана, но прыщей у него больше не было — никогда.

Вот и Сью сегодня выглядела так, словно надела маску. Сухую и безжизненную — страшно дотронуться.

— У тебя все нормально? — спросила я.

На ее половине царил жуткий бардак — явление, для нее крайне нетипичное. Обычно как раз Сью жаловалась на ужасные привычки коллеги, делившей с ней кабинет, эксцентричной пожилой женщины из Алабамы, преподававшей английский иностранным студентам — сирийцам, корейцам, никарагуанцам, которые после ее курса начинали разговаривать, растягивая слова на аристократический южный манер.

«Вот, сама посмотри, — говаривала Сью, указывая на покрывшуюся плесенью чашку кофе, оставленную недопитой на столе Мэйбл. — Кому-то надо научить ее убирать за собой. Она все еще ждет, когда с полей вернутся рабы».