Хроники Вторжения - Ярослав Веров

Батретдинов полистал содержимое папок. Закрытое дело его не заинтересовало, а по поводу невостребованных агентов заметил:

– О, видите, Степан Тимофеевич, десять лет люди пылились. А мы их теперь востребуем. Опять ветер перемен подул, теперь, слава богу, в обратную сторону.

– Открылся фронт работ? – без малейшего интереса поинтересовался полковник.

– Представьте себе! Как говорится, ситуация назрела. Тлетворное влияние Запада никуда ведь не девалось.

– Схватились за задницу, – заметил его собеседник так, словно разговор шел о футболе.

– Лучше поздно, чем никогда.

Полковник усмехнулся – и этот сосунок вздумал изрекать максимы. Ничего, поваришься – вареным станешь.

– Вот вы, Степан Тимофеевич, если бы шли на пенсию в годочке эдак восемьдесят четвертом? А? Почетные проводы бы, часы золотые или именное оружие. Честь и слава, да? А что сейчас?

Полковник подумал: «Надейся, сосунок. Ветер перемен ему дует».

Майор закончил список, поставил росчерк, протянул бумагу полковнику:

– Вахту принял.

И, глядя, как полковник аккуратно складывает и прячет бумажку в кармане пиджака, вдруг пустился рассказывать:

– Теперь мы любую самодеятельную организацию, что называется, изучаем в микроскоп.

– На предмет?

Майор развел руками, подбирая подходящую фразу.

– Мы работали против тех, кто расшатывал устои, – сказал полковник. – А сейчас что расшатывать?

– Ну-у, вектор сменился, Степан Тимофеевич, вектор сменился, – брякнул Батретдинов первое, что пришло в голову. – В ваше время был коммунистический вектор, а сейчас...

– Сейчас – маразматический.

– Да бросьте, Степан Тимофеевич, всегда был маразматический. Это я вам как уходящему в отставку говорю. Главное ведь – фронт работ. Сейчас только успевай. Разве что проще стало. Все в открытую, как на ладони: перестала нас бояться прогрессивная общественность.

– Я вам, майор, как уходящий в отставку, дам совет. Выбросьте свой микроскоп. Побеседуйте душевно с передовыми представителями этой прогрессивной общественности, и они вам все досконально доложат. Всех агентов чьего угодно влияния предоставят, и вообще, кто не научился бояться – тот легко обсыкается.

– Легко, говорите? – завелся Батретдинов. – Вот вам история. Работал я по группе «Цитадель». Это литературная группа. В общем, литераторы, которых никто не издаёт, собираются и плачутся на судьбу. Место сбора у них забавное... Всего-то надо было зафиксировать, какие у них позиции – почвенники или либералы. Галочку поставить, что у них еще ловить? Гляжу, а это дурдом. Шизанутые какие-то. О политике, или там... – майор поморщился, – творческих планах не говорят. О деньгах не говорят. Или как эти интернетчики о сексе – не говорят. Если бы мне поручили сформулировать содержание их бесед, я бы развел руками, – при этих словах майор и в самом деле картинно развел руки. – Это никакой формулировке не поддается. У меня сбалансированная нервная система, но я час посидел, чувствую – плыву. А это нехорошо. Вопрос – есть ли здесь повод для сигнала «наверх»?

– Вы риторически интересуетесь или хотите услышать мой совет?

– Совет? – удивился майор. – Нет, при чем здесь совет. Меня злость берет – такая орава черт-те чем занимается. Были бы они скинхэды или младокомсомольцы – все ясно. А как этих обозначить? Как прижать, чтобы сами себя объяснили?

– Все-таки совет необходим?

– Да не нужны мне советы? Что вы, в самом деле.

Полковник с интересом рассматривал Батретдинова. Налицо явный элемент растерянности, а молодые да ранние майоры теряться нынче разучились. Не та закалка, непуганые. Что ж тебе, майор, непризнанные гении так поперек горла стали?

– Раз тебе мой совет не нужен, тогда я пошел, – поднялся полковник. – Удачи, майор. Служи.

– До свидания, Степан Тимофеевич, – буркнул Батретдинов и стал с нарочитым вниманием рассматривать какой-то документ.

* * *

Степан Тимофеевич Радченко «доставал» Батретдинова не без умысла. С детства он искал в людях следы странного, «иного», как это он тогда обозначал. Придя в органы, работал то по неопознанным летающим объектам, то по экстрасенсам, а когда дослужился до полковника, некоторое время курировал целый институт, где занимались всякими «интересными вещами». Но свой, личный интерес Степан Тимофеевич не раскрывал никому. И ни одна душа не догадывалась, что, преследуя свою цель, полковник нередко злоупотребляет служебным положением, более того – ведет частные расследования.

Полковника насторожила вовсе необязательная эмоциональность, обнаруженная майором. Почуяв, что в этом самом литературно-философском кружке возможно заключается нечто странное, полковник принялся целенаправленно третировать собеседника, выводить того из себя. Это был один из наработанных методов прощупывания. Дело в том, что люди обычно странное замечают, но не осознают. Оно поселяет в них какую-то неуютность, тревогу или, вот как у Батретдинова, – раздражение. Если бы все было в порядке, майор никак бы не реагировал на слова уходящего, в отставку коллеги, взирая на того снисходительно, с позиций предстоящего служебного возвышения.

Через неделю полковник появился на заседании философско-литературной группы «Цитадель».

Шумело, грохотало непрерывным потоком машин Садовое кольцо. А сразу за ним – свободное от многоэтажек пространство, небольшой, зеленый холм. На холме стояло одинокое строение булыжного цвета, в два этажа. К дверям дома вели звенья железной маршевой лестницы, у крыльца переходившей в каменную. И было у дома две двери. Рядом с первой висела табличка «Выставка-продажа экзотических животных и насекомых». Над второй – вывеска «Кафе «Белый корабль».

Полковник постоял, докуривая, затем толкнул дверь и вошел в кафе.

В небольшом фойе находились двое. Остервенело затягиваясь сигаретным дымом, они совершенно невозмутимыми, даже тухлыми голосами вели бескомпромиссный спор непонятно о чем. «Но ведь настроение сегодня сиреневое!» – «Сиреневое – не эфирно, читать стихи – нелепо, смешно». – «Зато безрассудно, безумно, волшебно». – «Ну, знаешь, если в сиреневом стихи, то такое творчество – противобожие. Знаешь ведь про этот аспект творческой свободы?»

«Очень хорошо», – подумал полковник и пошел в зал. В зал вела дверь, напоминающая переборку в подводной лодке: комингс, вытянутый вверх овал двери, иллюминатор. Внутри оказалось довольно интересно. В неярком зеленоватом сиянии – с полтора десятка столиков. На столиках – небольшие светильники какой-то необычной, кристаллической формы. Некоторые неярко светились малиновым, некоторые – сапфиром. Но большинство – именно сиреневым.

Вместо обычных пластиковых сидений – мягкие кресла серой кожи. Слева в дальнем углу тонула в зеленоватом полумраке стойка бара. Во всех четырех стенах – окна. Хотя, по идее, они должны быть только со стороны улицы. И в этих вытянутых, овальных то ли окнах, то ли иллюминаторах, плывут звезды. Красиво, массированно, куда-то наискось и вниз. Кажется, что зал – часть космического корабля, летящего к неведомой цели.