Человек разговаривает с ветром - А. Андрюкайтис

дней через пятнадцать. Он сейчас занят — выводит караван. Люди со срочным грузом попали в такую же неприятность, как и мы…

— Так что ж, товарищ старший лейтенант, — заговорил старшина рулевых Горобцов. — Надо, — значит, надо, подождем.

— Да подождать-то дело нехитрое, — усмехнулся Кашеваров. — Я не об этом… Видите ли, — он помедлил. — У нас на исходе продукты и пресная вода. Никто же не знал, что так все получится!.. Я доложил командованию: меры, конечно, будут приняты, а пока что…

Он говорил, а сам вглядывался в лица подчиненных: больше всего сейчас беспокоило то, как матросы встретят его слова.

— Можно мне, товарищ старший лейтенант? — попросил слова матрос Переверзев, поднимаясь. — Я думаю, — весело произнес он, — харчи — это еще не самое страшное. Обойдемся как-нибудь. У меня вон на ремне сколько дырочек в запасе!..

Посыпались шутки, кто-то громко засмеялся, и Кашеваров почувствовал, что от сердца у него отлегло. Он жестом остановил Переверзева:

— Я хочу сказать вам одно. Сейчас от всех потребуется особая стойкость и выдержка. Ни на какие послабления прошу не рассчитывать. Всем ясно?

— Куда яснее, — весело отозвался Горобцов. — Да вы, товарищ старший лейтенант, не сомневайтесь: порядок на корабле будет полный!..

Всю ночь жестяным грохотом обрушивался холодный ветер, всю ночь трещал, вздыхал, скрипел вокруг корабля не видимый во тьме лед. И кажется, не было на «Богатыре» человека, который в эту ночь не поднимал бы головы с койки, настороженно прислушиваясь: «Ну как там? А что, если лед к утру разойдется, не выдержит напора? И откроется доступ к чистой воде?..»

Но надежды были напрасными. К утру лед сделался еще крепче. Теперь до чистой воды было уже никак не меньше двух с половиной километров. Справа — голая, без кустика, стена каменистого берега. Слева — ледяное поле. Впереди и позади — зелено-голубые козырьки торосов. И ничего больше, решительно ничего…

На следующий день прилетел самолет Ли-2. Он описывал над кораблем широкие круги, постепенно суживая их, но сесть на лед так и не решился. На бреющем полете начал сбрасывать на парашютах ящики, тюки с продуктами. «Проблема номер один», как называл ее Кашеваров, была таким образом решена: запаса продовольствия экипажу «Богатыря» теперь хватило бы надолго. Не такой уж сложной оказалась и «проблема номер два»: моряки быстро наладили опреснение воды из растопленного льда.

Но сразу же вслед за этим возникла «проблема номер три», и она оказалась самой серьезной.

Рекемчук доложил командиру корабля, что, по всем признакам, «Богатырь» не выдерживает сдавливания льда. Разговор этот происходил в каюте у Кашеварова с глазу на глаз, и командир взял с помощника слово, что ни одна живая душа на корабле не узнает о грозящей опасности. Страшнее голода и жажды, страшнее льдов и сдавливания опасность возникновения паники. Рекемчук ушел, а Кашеваров сжал ладонями виски.

Он понимал, что придумать что-нибудь против «проблемы номер три» практически почти невозможно. Суденышко было чуть ли не дореволюционной постройки, и на современном флоте, оснащенном первоклассными кораблями, «Богатырь» был анахронизмом, не больше; но он честно доживал свой век, и его щадили. Это был его, Кашеварова, корабль, он за него отвечал перед флотом, перед страной.

А главное — люди. За каждого из них Кашеваров отвечал тысячекратно большей ответственностью, и отвечал прежде всего перед самим собою, перед своей партийной совестью, а это — высшая ответственность.

Он начал составлять донесение. Тут, осторожно постучав в дверь, вошел старшина рулевых Горобцов:

— Прошу, Александр Павлович, разрешения…

Когда Горобцов обращался к командиру не по званию, а вот так, по имени-отчеству, это означало, что он пришел к старшему лейтенанту как секретарь корабельной партийной организации. Они никогда не уговаривались об этом, но оба придерживались такого порядка.

— Заходи, Алеша, — пригласил Кашеваров, пряча бланк в ящик стола. Горобцов усмехнулся, и по этой усмешке командир корабля понял, что секретарь уже все знает. Да и как было не знать ему, моряку, «распочавшему», как говорят на флоте, пятый год службы!

— Ну, как дела на нашем линкоре? — невесело спросил старший лейтенант. — Какое настроение у личного состава?

— На линкоре полный порядок, — присаживаясь к столу, в тон Кашеварову отозвался старшина. — И личный состав спокоен, а вот кормчий, кажется, начал поддаваться унынию. Что стряслось, если не тайна?

Они были почти одногодками, командир корабля и старшина, и потому всегда с полуслова понимали друг друга. Сейчас Кашеваров понял, что таиться от Горобцова ему нет резона.

— На, читай, — сказал он, доставая листок бумаги из стола.

Горобцов прочел дважды.

— Какое решение принял командир? — спокойно спросил он.

— Во всяком случае, пока что одно, — с неожиданной резкостью произнес старший лейтенант. — Нужно, чтобы это… эта новость не просочилась к личному составу.

Горобцов сидел, сосредоточенно рассматривая носки своих начищенных ботинок (он ухитрялся как-то так делать, что они у него всегда — поход не поход, погода не погода — горели, как зеркало), и молчал.

— Это все от неверия, — сказал он наконец.

— Что именно? — не сразу сообразил Кашеваров.

— А все. Начиная с тона донесения…

— Да ну, оставь, — раздраженно махнул рукой Кашеваров. — Все это хорошо в спокойной обстановке. А сейчас, когда вот-вот мы все можем отправиться на дно, какой смысл нам расходовать время на пустые слова?

— Пустые? — старшина поднял на Кашеварова удивленный взгляд. — Да что вы, Александр Павлович?.. Разжать льды или увеличить запас прочности шпангоутов — это, конечно, не в наших силах. Но увеличить запас прочности… сердец — это же наша святая обязанность!

Сказал и смутился. Он всегда смущался, когда начинал говорить чуть торжественно.

— Так что же ты предлагаешь? — нахмурился командир корабля.

— Посоветоваться с коммунистами. Давайте их соберем.

Кашеваров отозвался не сразу.

— Добро, — сдержанно сказал он, вставая. — А это, — он кивнул на шифровку, — это я все-таки отправлю…

Вечером состоялось партийное собрание. Кашеваров ничего не утаил от коммунистов: ни того, что авария может произойти в любую минуту, — льды стиснут корабль еще сильнее и раздавят его, точно яичную скорлупу; ни того, что предотвратить это практически невозможно.

— Я не хотел, чтобы кто-нибудь на корабле узнал об этом, — откровенно сознался он. — Чем меньше знающих, тем больше порядка.

И вот тут коммунисты — а это были не только офицеры, но и матросы, старшины — впервые открыто не согласились со своим командиром. Кашеварову пришлось выслушать горькие, хотя и вежливо высказанные упреки. Моряки говорили о том, что у старшего лейтенанта нет никаких оснований подозревать их в трусости; что судьба корабля так же небезразлична любому на «Богатыре», как Кашеварову; о том, что не таковский народ на «Богатыре», чтобы дрогнуть в час испытаний…

И еще пять дней прошло после этого.