Дворец любви - Джек Вэнс

После обеда гости собрались около камина выпить по рюмочке ликера.

Вновь закипел спор о том, где находится Дворец Любви. Наварх, стоявший у камина, принял драматическую позу.

– Все очень просто, – провозгласил он с вызовом. – Или нет? Неужели никто ничего не понимает, кроме старого Наварха?

– Говори, Наварх, – поддержал Этьен. – Не томи! Изреки откровение!

Хватит дразнить нас!

– Я и не собирался. Все узнают открывшееся моему мысленному взору, моим чувствам. Мы на середине путешествия. Здесь мы прощаемся с беззаботностью, легкостью и покоем. Ветер дует нам в спину все сильней и сильней, гонит нас сквозь лес. Он изгоняет из нас умеренность!

– Поменьше тумана, старина! – подзадорил Танзел. – Мы ни слова не поняли!

– Те, кто способен понять меня, скоро поймут, те, кто не способен, не поймут никогда. Но все уже ясно. Он знает, он знает!

Лейдиг, выведенная из терпения иносказаниями, спросила:

– Кто знает? И о чем знает?

– Что есть мы все? Резонирующие нервы! Художник знает тайну их связи…

– Говорите за себя, – проворчал Диффани.

Наварх прибег к одному из своих экстравагантных жестов.

– Он поэт, как я. Разве не я обучал его? Каждый удар сердца, каждое движение ума, каждое биение крови…

– Наварх, Наварх! – простонал Уибл. – Достаточно! Или, во всяком случае, смените тему. От ваших слов стынет кровь в жилах, они неуместны в этом странном приюте, обители призраков и вурдалаков!

Прютт назидательно произнес:

– Такова наша доля. Каждый человек – зерно. Когда наступает время сева, он погружается во тьму, а затем вырастает дерево, воплощение души. Мы дубы и вязы, лавры и черные кипарисы…

Беседа шла своим чередом. Молодежь уже облазила древнее строение и теперь играла в прятки в соседней зале, скрываясь за тяжелыми портьерами.

Лейдиг, потеряв из виду Биллику, обеспокоилась и отправилась разыскивать ее. Вскоре она привела подавленную девушку и что-то прошептала Васт. Та взвилась как ужаленная. За стеной загремели голоса, и минуту спустя Васт вернулась, таща за собой раздраженного Хала.

Немного погодя в салон вошла Друзилла. Ее щеки горели, а взгляд выдавал смущение и удовольствие. Темный балахон удивительно красил ее – девушка никогда не выглядела лучше. Она пересекла комнату и скользнула в кресло рядом с Джерсеном.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы играли. Я спряталась с Халом и следила, как вы велели, кто рассердится больше всех.

– И кто же?

– Не знаю. Марио говорит, что любит меня. Танзел все время смеется, но он был недоволен. Этьен ничего не сказал и не глядел на меня.

– Что ты такое делала, что они все рассердились? Не забывай: раздражать их опасно.

Друзилла поджала губы.

– Да… Я забыла – я должна быть испуганной. Я и вправду боюсь, когда об этом думаю. Но вы позаботитесь обо мне?

– Да, если смогу.

– Вы сможете. Я знаю, что вы сможете.

– Надеюсь… Ну ладно, что же так задело Марио, Танзела и Этьена?

– Ничего особенного. Хал хотел поцеловать меня, и я разрешила. Васт застала нас врасплох и раскричалась. Она меня обзывала. «Блудница вавилонская! Лилит! Нимфоманка!» – Друзилла очень похоже передразнила Васт.

– И все слышали?

– Да. Все слышали.

– И кто больше всех расстроился?

Друзилла пожала плечами.

– Иногда мне кажется, что один, иногда – другой. Марио из них самый добрый, у Этьена меньше всех чувства юмора. Танзел бывает саркастичен.

«Очевидно, – подумал Джерсен, – я многое упустил».

– Лучшее, что ты можешь сделать, это не играть ни с кем ни в какие прятки, даже с Халом. Будь любезна со всеми троими, но не выделяй никого.

Лицо Друзиллы омрачилось.

– Я до смерти боюсь. Когда я была с теми тремя ведьмами, так хотелось убежать. Но этот яд в кольцах… Думаете, они убили бы меня?

– Не знаю. Ну, а теперь иди спать. И никому не отворяй дверь.

Друзилла встала и, кинув последний, отчаянный взгляд на Джерсена, поднялась на галерею, а затем скрылась в своей комнате.

Гости уходили один за другим. В конце концов Джерсен остался в одиночестве глядеть на догорающие угли и ожидать неизвестно чего…

Свет на галерее был тусклым, балюстрада заслоняла обзор. Какая-то тень скользнула к одной из комнат, дверь бесшумно открылась и закрылась.

Джерсен подождал еще час. Угли в очаге дотлели. Ветер начал швырять капли дождя в темное окно. Дом погрузился во мрак и тишину. Джерсен ушел спать.

Утром он выяснил, что комната, которая ночью приняла посетителя, была отведена Тралле Каллоб, студентке-социологу. Джерсен попытался проследить, на кого она смотрит чаще всего, но так и не пришел к определенному выводу.

К завтраку все явились в серых замшевых лосинах, черных блузах, коричневых пиджаках и странных черных уборах, по форме напоминающих шлемы.

Пища, как и накануне, была непритязательной, но сытной. Во время трапезы путешественники бросали озабоченные взгляды на небо. Вершины гор заволокло туманом, сквозь небольшой просвет проглядывал бледный диск солнца – унылое зрелище.

После завтрака подошел проводник, оставивший без ответа все вопросы, которыми его забросали.

– Сколько нам предстоит пройти сегодня? – не унимался Хиген Грот.

– Я и вправду не знаю, сэр. Но чем скорее мы выйдем, тем скорее прибудем.

Покидая поляну, все обернулись, чтобы бросить прощальный взгляд на печальный приют, пока он не скрылся за деревьями.

Несколько следующих часов тропа блуждала по лесу. Небо по-прежнему хмурилось. Сероватый свет, проникающий сквозь листву, серебрил мох и опавшие листья. Иногда попадались бледные цветы удивительно изысканных расцветок. Начали появляться скалы, подернутые черными и красными лишайниками. Везде взгляд натыкался на нежные мелкие растения, напоминающие земные грибы, но повыше и со множеством шляпок. Когда их растирали между пальцами, они распространяли горьковатый, но приятный запах.

Тропа начала взбираться в горы, лес остался внизу. Путешественники вышли на скальный карниз. К западу громоздились горы. У ручья они остановились, чтобы напиться и передохнуть, проводник раздал им сладкое печенье. Хиген Грот вновь принялся сетовать на трудности пути, на что проводник ответил:

– Вы совершенно правы, лорд Грот. Но я лишь слуга, пекущийся, чтобы путешествие прошло увлекательно.

– По-вашему, эта Голгофа может быть увлекательной? – проворчал Грот.

Маргарита Ливер пристыдила его: