Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут - Хелен Браун

Хотя кот и был преданным другом, это не мешало ему регулярно предпринимать попытки к бегству. Джона вечно высматривал открытое окно или дверь. Каждый день после обеда мы застегивали на нем шлейку, чтобы он мог поохотиться на жуков на заднем дворе. Кот постоянно натягивал поводок, недовольный его длиной.

Филипп заверял нас, что Джона привыкнет к такой жизни. В мире двести миллионов домашних котов, и в большинстве своем они вполне счастливы. Джона отвечал на это противным мяуканьем: «А мне не нрррравится! Пусть будет так, как я хочу! Как яааааууууу!»

Его чувства были в сто раз острее наших. Даже когда Джона дремал у меня на коленях, часть его бодрствовала. Под шелковистым мехом перекатывались мышцы. Стоило карнизу скрипнуть или трамваю забренчать на далекой улице, как кот тут же просыпался.

Без Лидии я оставалась одна на весь день. Как-то утром Джона настойчиво скребся в дверь кабинета, требуя, чтобы его впустили. Я взяла его на руки. Пока я устраивалась в кресле и включала компьютер, он завел свою привычную мурчательную песню.

«Вот где мы сейчас должны быть, – словно говорил он. – А теперь давай посмотрим нашу рукопись».

Перечитав написанное перед операцией, я приуныла. Несмотря на положительный прогноз, меня не покидала мысль о том, что роман о Клео может стать моей последней книгой. В результате страницы буквально излучали депрессивный настрой и жалость к себе. Но сейчас я больше, чем когда-либо, хотела писать о чуде жизни. С Джоной на коленях, я затаила дыхание и нажала «delete». Тысячи слов – половина книги – растворились в киберпространстве.

Сделав это, я уставилась на экран. И приступила к работе.

Порой мне казалось, что Джона принадлежит к породе писательских котов. Каждое утро он царапал дверь в кабинет, пока я его не впускала. Затем усаживался ко мне на колени, мурлыкал, засыпал и лежал неподвижно несколько часов кряду. Когда я пыталась встать, чтобы размять ноги, он просыпался и неодобрительно фыркал.

К середине дня я уставала настолько, что сил хватало только на просмотр телешоу. Впрочем, Джона такое времяпрепровождение вполне одобрял. Он предпочитал передачи о диких животных и – по неизвестным мне причинам – современные танцы. Но больше всего ему нравился сериал «Комиссар Рекс». Едва завидев исполнявшую главную роль немецкую овчарку, Джона бежал к телевизору и неотрывно следил за каждым ее шагом. Зато, когда я смотрела викторины, он зевал со скучающим видом, словно просил переключить канал.

Будучи мужчиной до мозга костей, Джона обожал всякие механизмы. Единственное, что привлекало его больше сливного бачка, – принтер. Стоило тому пробудиться к жизни, как кот тут же забирался на крышку и принимался шлепать лапой по теплым страницам.

В перерывах между художественным раздиранием ковров и покорением штор Джона наслаждался ролью помощника главного редактора. Мы с ним прекрасно сработались.

Мне бы следовало догадываться, что долго это не продлится.

В те дни мои контакты с человечеством ограничивались официантами в кафе напротив. Они интересовались, как идут дела с книгой, и снабжали меня пластиковыми стаканами с главным писательским топливом.

Однажды утром я вернулась домой с кофе в руках и обнаружила, что кто-то разгромил мой кабинет. Корзина для бумаг перевернута. Фотографии свалены с книжной полки. Вставленная в рамку вырезка из газеты 1949 года, где говорилось о мамином таланте, лежит в осколках.

Но хуже всего пришлось моей клавиатуре. Четыре клавиши выдрали с мясом и раскидали по полу. Я быстро нашла Z, F и P. Четвертой и наиболее пострадавшей оказалась буква E – самая популярная в английском языке.

– Джона! – взревела я.

Из-за двери кабинета высунулась пушистая мордочка. Кот смерил меня холодным синим взглядом – и зарычал в ответ.

Смысл послания был ясен. Я слишком много времени провожу за компьютером. А Джоне нужно больше внимания, чем какой-то глупой машине.

Наш ангельский кот в мгновение ока превратился в маленького демона.

Бархатный диктатор

После того что Джона устроил в моем кабинете, я перестала его туда пускать. В отместку он сидел под дверью, пока я работала, и громко мяукал, что тоже было невыносимо.

Решив, что нужно как-то контролировать потребность Джоны во внимании, я разработала план. Если я с утра выдам ему дневную порцию ласки, он успокоится и оставшееся время будет вести себя адекватно.

Джона обожал, когда его гладили; я предположила, что двести раз – оптимальное количество поглаживаний. Кот дрожал от удовольствия и впивался когтями мне в ногу, не зная, что все хорошее быстро заканчивается.

– Ну, вот и все, – сказала я, опуская Джону на пол.

Но у него было другое мнение на этот счет. Двести раз – недостаточно для «гладильной» нормы. Кот запрыгнул мне на колени и потребовал продолжения. Более того, он прекрасно понимал, что на уме у хозяйки. Когда я снова опустила его на пол, он рванул к кабинету и попытался проскользнуть передо мной.

Этот кот контролирует мою жизнь. Если бы Лидия осталась дома, она бы знала, как справиться со своевольным животным.

Хотя я целыми днями занималась рукописью, организацией свадьбы и приготовлением ужинов для Филиппа и Катарины, это не мешало мне тосковать по неуловимому запаху ладана на лестнице. Я все ждала, что Лидия распахнет дверь, крикнет: «Ха! С первым апреля!», – и окажется, что ее отъезд был всего лишь шуткой. Только на дворе был не апрель, а ноябрь…

Мы постепенно привыкли к непредсказуемым звонкам со Шри-Ланки. Если разговор внезапно обрывался, это не значило, что Лидия обиделась и повесила трубку. Она не всегда знала, когда сможет позвонить в следующий раз: иногда телефон в монастыре не работал по несколько недель, особенно в дождливые месяцы. В такие моменты я мечтала забрать оттуда излишек воды, погрузить ее на корабли и отвезти в Австралию. Засуха набирала обороты, и летом нам грозили лесные пожары.

Когда телефон в монастыре оживал, я расспрашивала Лидию, чем она занимается. До сих пор она преподавала английский монахам, посещала больницы и приюты для детей и, конечно, медитировала. Я изо всех сил пыталась представить ее жизнь на Шри-Ланке, но в голове не было ни единого образа, от которого я могла бы оттолкнуться. Чем там пахнет земля? Любят ли эти люди мою дочь или же просто пользуются ее добротой? А вдруг все как раз наоборот и на самом деле она ими пользуется? Лидия заверила меня, что оплачивает проживание в монастыре.

– Здесь очень красиво, – сказала она. – Тебе нужно приехать ко мне в гости!

Мой смех отразился от кухонных стен. За свою жизнь я повидала достаточно стран третьего мира через ободок унитаза. Экзотические названия ассоциировались у меня не с шелестом волн и пальмовыми листьями, а со страданиями и лишениями. Так что если я в ближайшее время куда-нибудь и соберусь, то там с учетом недавней операции должны быть начищенные до блеска ванны, профессиональные повара и мягкие кровати.