Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи

Луи смотрит на меня с таким изумлением и благодарностью, что мне хочется смеяться и плакать одновременно.

– Она приезжает? – уточняет он.

– Да.

Он качает головой, как будто не веря своим ушам.

– Думаете, это подходящая ракетка? – интересуюсь я, указывая на ракетку в его руке. – А что скажете об этой?

– Нет, эта идеально подойдет… идеально, – отвечает он и подходит, чтобы нежно обнять меня, – жест, который вызывает у меня трепет и вселяет грусть.

Когда мужчины играют, мяч отскакивает от ракетки Эйена и ударяет Франни по руке. Мы с Элизабет удаляемся на террасу посочувствовать, где обмахиваемся веерами от полуденной жары. Один из людей Аржансона, с утра ждущий аудиенции короля, в предвкушении вскакивает с места, когда мы устраиваемся на террасе. Я качаю головой.

– Где ваши сенегальцы? – интересуется Франни. – Это они должны вас обмахивать. Нас.

– Заболели и умерли, бедные дикари, – отвечаю я. – Оба.

Мы какое-то время обмахиваемся веерами, но потом я краем глаза замечаю, как посланник нетерпеливо притопывает.

Я делаю глубокий вздох и вслух спрашиваю о том, о чем размышляла весь день:

– Это было с моей стороны смело или глупо? Пригласить Матильду де Форкалькье?

– Это было очень смело! – отвечает Франни, баюкая свою руку. На ней огромная соломенная шляпа, размером с небольшой столик; она уверяет, что у нее никогда не было ни одной веснушки и что она не намерена ими обзаводиться.

– Давайте будем надеяться, что благодаря ее вспыльчивому супругу у нее синяки под глазом, – легкомысленно произносит Элизабет.

Я пытаюсь не улыбаться. Я нервничаю. Благословение, данное мною Луи, было одновременно и верным, и неверным шагом. Неужели это и значит смирение? Одно я знаю точно – если не я в его постели, в ней должен быть кто-то другой. Должен быть. Для Луи занятия любовью как воздух для других мужчин; он без этого умрет.

– А мне кажется, что я правильно поступила, – говорю я. – Каждый нуждается в определенном… признании. – Я откидываюсь назад и закрываю глаза. Солнце в зените, и у меня такое чувство, будто я таю, сидя на террасе.

Человек Аржансона громко кашляет.

– Подойдите сюда, – жестом подзываю я его. – Если только это не касается дофины… – После нескольких выкидышей вторая дофина наконец-то сумела доносить ребенка до срока, и в следующем месяце… – Сегодня Его Величество лучше не беспокоить. Можете приходить завтра, после службы.

– Но, мадам…

– Завтра.

Он удаляется, неохотно переставляя ноги.

– У него были усы? – спрашивает Элизабет, глядя ему вслед. – Кем он себя возомнил? Кем-то из испанской свиты мадам инфанты?

Я храню молчание. Неожиданно у меня возникает предчувствие, что случится что-то ужасное. Я тревожно прислушиваюсь к звуку летающего вдали мяча, мужским крикам. Я вновь раскрываю веер. Что-то надвигается, и это гораздо хуже, чем Матильда. Или это всего лишь шалят нервы перед ее приездом?

– Не стоит тревожиться, – успокаивает меня Франни, заметив, что я прикусила губу. – Матильда – моя кузина по мужу, поэтому – из преданности своей семье – я должна бы плести заговоры, желая вашей смерти. – Здесь она улыбается. И я вспоминаю, какая хорошая она актриса. – Но Матильда слишком глупа. Ей никогда надолго не завладеть вниманием короля, и у нее такой неприятный смех. Представить не могу, что король выдержит ее больше, чем пару… сезонов.

– Но какой цвет лица! – вмешивается Элизабет. – Как бы глупы ни были ее разговоры, настолько же очаровательна она в своей наивности.

Мужчины поднимаются на террасу и валятся на каменные скамьи.

– У Эйена самый мощный удар с замахом, – говорит Луи, посмеиваясь над какой-то шуткой.

– Но не такой длинный, как у Вашего Величества, – отвечает герцог.

Я встаю и подхожу, чтобы обмахнуть Луи веером.

– А сейчас, господа, прошу внутрь, переодеться. Вскоре прибудут гости. В ваших комнатах вас ждут прохладительные напитки, и не только…

После недели в Бельвю мы возвращаемся в Версаль, и, как и предсказывала Франни, Матильда долго не продержалась. Когда я замечаю, что чувства Луи к ней охладевают, я делаю один легкий намек, посылаю письмо, которое перехватывает полиция. Беррье показывает его королю, и тот не узнает моего почерка.

В анонимной записке говорится, что юная графиня требует у супруга развода. Есть вещи, которые потрясают Луи, и развод – одна из них. На следующий день он холоден с Матильдой, и девушка, не понимая, в чем провинилась, заливается слезами, основательно опозорившись на публике. Она покидает двор, бежит от своего бесчестья и сурового супруга. Я бросаю в аквариум с рыбками кусочек турмалина, на котором вырезаны две переплетенные буквы «М», – пока моя самая сложная гравировка.

Я задумчиво смотрю на множество красивых камней, подмигивающих мне через толщу воды, и ощущаю тошноту: аквариум никогда не будет полным. Но неужели придет тот день, когда найдется враг, которого я не смогу победить?

Я закрываю глаза и вдыхаю воспоминания и призраки, печали и триумфы. Мои новые покои, декорированные по моему вкусу, наконец-то готовы. И я покидаю красивые покои наверху, где я провела целых четыре года. В комнатах сейчас нет мебели, как и в тот первый раз, когда Луи привел меня сюда, в эти покои, залитые лунным светом. Тогда я была юна и историю моей жизни в Версале – столь невероятную, удивительную и ужасную историю – еще только предстояло написать.

Неужели кто-нибудь так любил Луи, как любила его я? Как он любил меня? Как мы до сих пор любим друг друга: без сияющих глаз, как в первые дни знакомства, а скорее глубокой, настоящей любовью, пронесенной через годы. Я последний раз окидываю ее взглядом, потом аккуратно закрываю дверь, спускаюсь по лестнице, направляясь навстречу неизвестности, которая ждет меня на первом этаже.

Неужели после зенита возможен только закат?

Статую Филотес, греческой богини дружбы, поставили в нише моей новой прихожей – такую красивую и символическую в своей холодной мраморной красоте. Еще одна украшает сад в Бельвю. Любовь – удовольствие на время, а дружба – длиной в целую жизнь. И это именно дружба, уточняю я для себя: здесь нет статуи Геи, греческой богини земли. Конечно же, связь матери и дитя сильнее, чем дружба, но мне все еще хочется уважать Луи, хочется верить, что его слабости – просто мелкие недостатки.

Поэтому Филотес.

Я понимаю, что хожу по тонкому канату над бездонным ущельем. Пытаясь сохранить любовь и преданность мужчины без физического с ним контакта, который связывает двух людей вместе. Мы будем друзьями, но больше не сплетемся в любовных объятиях. Да, я его друг, министр, компаньон, человек, который его развлекает и кормит. Но будет ли этого достаточно?