Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи

– Сир, пустое, нет повода для тревоги, – успокаивает Аржансон. – Беррье обязательно найдет автора этой оскорбительной писульки.

Беррье – начальник полиции, ярый приверженец монархии, но даже он не способен остановить поток сарказма, который все не ослабевает после отъезда Морпа.

– На каминной полке! В гардеробной! Кто положил ее туда, я спрашиваю? Кто посмел?

У Луи не лицо, а желтая восковая маска, а в прекрасных бездонных глазах, которые я когда-то так любила, – пустота. За пять коротких лет осталась лишь тень от того красивого мужчины, который заключал меня в объятия у камина в доме моей матушки. Ему всего сорок, но в моменты усталости он выглядит на целых десять лет старше.

– Какая дерзость! Все в этом послании – и имена, и обвинения, – продолжает браниться король. Он редко проявляет свой гнев, и министры пристально за ним наблюдают, следят за каждым его движением, словно встревоженные хищники. – Меня назвали Иродом – сумасшедшим, который убил свою семью!

– Быть может, они имели в виду архитектурные достижения Вашего Величества. По-моему, Ирод был еще и великим строителем? – с надеждой предполагает Машо, но тут же замолкает, увидев разгневанный взгляд короля.

Я благодарно улыбаюсь ему за попытку: Машо, как и предсказывали, остался верным другом.

Аржансон предлагает найти козла отпущения, чтобы прекратить ужасные слухи о пропавших детях.

– Кого угодно. Можно сказать, что мы нашли тела десяти детей у него в подвале, – это полностью оправдает Ваше Величество. – Подлость этого предложения бросает меня в дрожь, но все вокруг одобрительно перешептываются.

– Даже реагировать на подобные сплетни… нет, нельзя! – решительно заявляю я. – Пойти у них на поводу – признать их правоту.

– Народ и так уже в них поверил, – негромко говорит Аржансон, не сводя с меня своих глаз под нависшими веками. Но впервые его взгляд не останавливается на груди, а остается на моем лице.

Я поражена угрозой, которая звучит в его голосе, и повисшим в комнате напряжением, похожим на толстый слой пыли.

– Народ, как дети, верит в сказки. – Король присаживается и начинает теребить пуговицу на манжете.

Присутствующие молча смотрят на него.

– Они и есть наши дети, – наконец-то решается произнести Машо.

– Я, не моргнув глазом, накажу своих детей, – мрачно заявляет король.

– Не уверен, сир, что это правильно…

– С этих пор я в Париж ни ногой без крайней необходимости! Никогда. Больше никаких опер, балов и церемоний. Я больше туда не поеду, если мое присутствие не потребуется в Лувре. Или в Сен-Дени, как они горячо желают.

– Но, сир, Париж – столица нашей великой страны, народ должен видеть своего короля. Как некогда сказал один из ваших прославленных предков: «Мы себе не принадлежим».

– Нет.

Тишину в комнате нарушает жужжание тщетно бьющейся о стекло осы. Я раздраженно киваю лакею, и мы молча наблюдаем, как он пытается убить насекомое. В конце концов он сбивает осу метким ударом трости с кисточкой.

Луи поворачивается ко мне.

– А как же тогда мы доберемся в Компьень? – спрашивает он, имея в виду одно из своих любимых летних угодий для охоты.

– Дорогой мой, считается, что добраться в Компьень можно только через Париж. – Я вижу, что король крайне возбужден, и не хочу, чтобы он потом пожалел о сказанном. Луи и так уже слишком далек от своего народа, наверное, отдалился больше, чем любой другой монарх до него.

– Мы построим дорогу, дорогу в объезд Парижа, – заявляет Луи, злясь, как избалованный ребенок. – Да, именно так мы и поступим. И тем сократим время поездки из Версаля в Компьень. Как удачно!

– Но расходы… – тут же предостерегает Машо. – Когда все и так недовольно шепчутся из-за расточительности, которая окружает нас в последнее время…

– Расходы ничто в сравнении с возмущением, которое я испытал. Ирод! Они назвали меня Иродом!

Луи встает, вновь меряет шагами комнату в поисках чего-то – чего угодно, – лишь бы выплеснуть свой гнев. Он выталкивает лакея из алькова у окна, стоит, глядя на заснеженный сад. И я понимаю, что за этим гневом и раздражением скрываются грусть и тоска. Когда-то народ называл Людовика Возлюбленным, а теперь, не прошло и шести лет, его называют Людовик Ненавистный.

К счастью, наступает лето, и я приглашаю Луи в свой новый замок в Бельвю. Это первый замок, который я возвела с нуля, первый, который по-настоящему принадлежит мне. Он станет нашим идеальным убежищем, подальше от придворных тревог, подальше даже от Шуази, который всегда меня отравлял. И Креси: даже если сам Буше перекрасил панели, я все-таки знаю, чьи привидения и какие страдания видели стены под этой побелкой.

Ропот недовольства продолжается; критики уверяют, что Бельвю слишком мал и приуменьшает величие короля, однако в то же время он считается слишком дорогим. Мною все всегда будут недовольны, и, быть может, не стоит даже и пытаться это изменить.

Но есть один человек, который должен быть мною доволен.

– Дорогой, – говорю я, когда он взвешивает в руке ракетку для игры в мяч, в которую он был намерен сыграть с герцогом д’Эйеном. – Должна сказать вам… что сегодня вечером приедет графиня де Форкалькье. На несколько дней. Одна. Ей необходимо отдохнуть от своего супруга-мужлана.

Восхитительная Матильда возвращается ко двору, и кажется, что ее чудесное личико не подвластно годам. Я вспоминаю слова Расина: «Я обнимаю своего врага, но только для того, чтобы его задушить».