Умножающий печаль - Георгий Вайнер

— Ты думаешь?

— И не сомневаюсь! — жарко заверил я. — Естественно, как это водится среди близких людей — бурный рост числа набитых рож. По сравнению с 1913 годом, когда отчуждение в народе было еще громадно, оно выросло в 946 раз — я точно подсчитал…

— Кот, тебе не надоело?

— Да нисколечко! Поэтому и живу тихой жизнью обывателя-домоседа. Я, с моей мягкой смиренностью и смиренной мягкостью, выйду на улицу — там, как пить дать, набьют мне баки. Представь, возвращаюсь и приношу тебе деликатес — баки отбивные! Ты такого сроду не пробовала!..

По радио какой-то кретин завопил, будто ему в турникете метро яйца защемили: «…и Леонид Агутин!» Все-таки правильно коммуняки назвали какое-то свое постановление «Какофония вместо музыки». В этом вопросе я их поддерживаю. Не помню только, про кого было постановление — не то про Агутина, не то про Шостаковича…

Лора подперла голову ладонью, долго смотрела на меня, потом сказала мягко:

— Кот, мне боязно… Я люблю тебя…

Я бросил на пол этот самый «СПИД» — хрен его знает, может, им заражаются внеполовым путем, слез с тахты, подошел к ней, обнял, нежно поцеловал.

— Я не боюсь, что тебе набьют баки, — шепнула Лора. — Ты сам кого хошь исколотишь. Я боюсь, тебя убьют…

— Типун тебе на язык! Я, как праведный Иов, проживу век и умру, насыщенный днями. В твоих объятиях…

— Кот, давай уедем! Столько денег есть, ничего не держит — поехали? А?

Я отрицательно помотал головой:

— Не могу. Вообще-то мы уедем. Обязательно! Только не сейчас… В рай на Кипре грехи не пускают. Подожди, яблочко мое Теслимовка. С долгами рассчитаюсь, и уедем…

— Давай отдадим все деньги — неужто не хватит?

Я засмеялся:

— Всех денег мира не хватит! Послушай меня, подруга, это я говорю серьезно. — Я протянул ей компьютерную дискету. — В этой дискеточке — энергия атомной бомбы. На земле нет человека, которого бы не заинтересовало ее содержание.

— Что это?

— Здесь отчет о возникновении огромной финансовой структуры, ее криминальных истоках, о старых и нынешних связях, номера счетов в оффшорных банках, указатель зарубежного движения капиталов, перечень вмазанных правительственных чиновников, имена и должности стрюцких генералов, которые были крышей. Все — трехлетней давности, но если это станет известно — всю страну содрогнет…

Лора с испугом посмотрела на меня:

— Ты хочешь это обнародовать?

— Что я, с ума сошел? Тоже мне, нашла Робин Гуда среди этих уродов! Вурдалаки, молозивом вспоены, беленой вскормлены! Это мой страховой полис… Гарантия относительной безопасности…

— А что ты с этим собираешься сделать?

— Не я, а ты. Ты!

Я уселся на стул напротив Лоры и не отрываясь смотрел ей в глаза. Я держал ее за руки, я хотел перелить в нее свою уверенность. Я понимал, что ей страшно. И я сейчас не похож на того веселого прикольно-отвязного фартового мэна, каким привыкла меня видеть Лора.

— Ты введешь информацию с дискеты на анонимный компьютерный адрес в Интернет и подвесишь этот файл на стопоре — раз в неделю будешь подтверждать режим ожидания. Если, не приведи Господь, с нами что-нибудь случится, через неделю стопор снимается автоматически, бомба вылетает в Интернет и становится достоянием мира… Поняла?

— Поняла, — дрожащими губами сказала Лора.

— Введи дискету и забудь об этом навсегда…

— Нет, Серега, тут и спорить нечего — у сыщика, как у балерины, короткий век. Тридцать шесть — порог! Или иди в начальники, или — в жопу, туши свет, меняй работу, — говорил Сафонов.

Мы сидели с Кузьмичом за столиком уличного кафе на Тверской, прямо под зеленым бронзовым хвостом мерина по имени Юрий Долгорукий, пили из высоких запотевших стаканов ледяное пиво «Бек'с» и трепались о жизни, дожидаясь, пока вернутся люди Сафонова с информацией.

Мимо нас текла по тротуару вечерняя праздная толпа, я с интересом глазел на прохожих и вдруг понял, чего мне не хватает в этом многолюдном потоке.

Красивых девок!

Странное дело, шастала тьма баб — молодые, стильные, примакияженные, модные, в мини-юбочках и джинсах, в обтягивающих блузках или с сиськами наголо, толстоватые и тощие, — а красивых не было!

Как же так?

Раньше я нигде, никогда, ни в одном городе мира не видел на улицах столько красивых женщин — красоток, симпатяг, прелестных мордочек, замечательных рожиц, восхитительных личиков! Куда же вы подевались? Или, может, дело во мне? Вдруг это я резко, рывком постарел? Не могли же вас, мои любимые, как рубли, деноминировать? Или разобрать замуж в Америку? Или развезти по бардакам всего мира?

Слева, у дверей ресторана «Арагви», полыхнули гортанные крики, плюхнули тяжелые шлепки ударов, донеслось до нас громкое злое сопение, булыжный мат, звон стекла, и почти сразу все стихло. Там еще толпились какие-то люди, но драка уже была задушена. Кузьмич и головы не повернул.

А я вспомнил, как множество лет назад мы все гуляли в этом кабаке — Кот впервые пришел с Мариной. Они опоздали немного, вошли в зал, разыскали стол, за которым мы с Хитрым Псом и девками уже пировали, на миг остановились — явились нам. Мы смотрели на них в некотором оцепенении.

Ей-богу, было на что посмотреть — на них народ оглядывался!

У Кота был вид космонавта, спасшегося при взрыве посадочного модуля. Жесткий, героический мэн, оглушенный и притупленный безмерным счастьем второго рождения. Не знаю, как это объяснить, не понимаю даже, из чего это складывается, но Кот тогда смотрелся так, что все бабы, наверное, хотели ему отпустить немедленно.

Одного взгляда было достаточно, чтобы объяснить счастливую ошибку природы при конструировании Кота — в нем были минералы, белки, может, капля углеводов и ни одной граммулечки жира. Сажень гибких канатов, пластично скрученных в стройную прямоходящую композицию — подставку, приспособление, ложемент для нахально-горделиво сидящей головы с загорелым лицом шкодливого ангела-проходимца.

Ну и экипирован он был соответственно, с ума можно было сойти от его прикида — светло-коричневые туфли «Кеннет Коул», фланелевые серые брюки и фантазменный белый пиджак в очень крупную синюю клетку с шелковым платочком в верхнем кармане.

Нет, ни одна баба не смогла бы отказать ему. А Марина и не собиралась. Она держала его за руку, пока они шли к нам между столиками, смеялась — будто зубную пасту рекламировала, светила своими забавно-разными глазами, и, когда она смотрела на Кота, ее губы с чувственно-нежным разрезом были как бы всегда приоткрыты для поцелуя.

А в руках держала свежую, только распустившуюся чайную розу.

Они стояли около нашего стола — наверное, это длилось миг, — Кот бессмысленно-счастливо ухмылялся, и Марина молча прислонила голову к его умопомрачительному пиджаку, а мы дураковато-обескураженно глазели на них, обуянные восторгом и завистью. Потому что наши девушки — очень пригожие барышни, вполне секси — показались нам с Хитрым Псом совсем линялыми и жалковатыми рядом с Мариной. У меня это постыдное чувство прошло минут через десять, а Хитрый Пес заболел им навсегда.