Страх. Почему мы неправильно оцениваем риски, живя в самое безопасное время в истории - Дэн Гарднер

С одной стороны, я узнал об этом от других людей, которые попробовали сами и поделились со мной, что это приятно. И мне говорили об этом люди, которые сами не пробовали, но слышали, что это приятно. И я узнал об этом – прямо или косвенно – из книг, журналов, телевизионных и радиопередач, из фильмов. Если сложить все вместе, становится ясно, что идея о том, что здорово загорать на мексиканском пляже, сформировалась у меня в результате окружающего меня культурного фона. Я канадец. Каждый канадец едет зимой на юг или мечтает об этом. Тропические пляжи – такая же неотъемлемая часть канадской культуры, как шерстяные шапки или хоккейная шайба. Именно это убедило меня, что лежать на мексиканском пляже хорошо и приятно. Даже если бы моя нога никогда не ступала на золотой мексиканский песок, одна только мысль об этом вызывала бы у меня приятные чувства, а приятные чувства формировали бы мое суждение относительно степени риска.

Это весьма типичная история. Разумеется, есть эмоциональные реакции исключительно биологического происхождения, такие как отвращение к трупам или фекалиям, но все же гораздо чаще наши чувства формируются под влиянием практического опыта и культуры. У меня есть друг еврей, который в силу религиозных убеждений не употребляет в пищу свинину. Никогда. Он настолько строго следует этому правилу, что в буквальном смысле чувствует тошноту от одного вида окорока или бекона. А вот для меня запеченный окорок – это символ Рождества, а запах жареного бекона ассоциируется с солнечным субботним утром. Конечно, употребление свинины не несет ужасной опасности для здоровья, но существует риск пищевого отравления (или заражения, в частности трихинеллезом). Если бы меня и моего друга попросили оценить степень риска, то наши разные эмоциональные ощущения заставили бы наше бессознательное – на основании Правила «хорошо – плохо» – сделать очень разные заключения.

Аналогичная динамика играет ключевую роль и в нашем восприятии относительной опасности употребления алкоголя и курения. И если курение табака медленно, но верно переходит в разряд действий, которые начинают ограничивать и открыто порицать, то алкоголь остается одним из любимых «наркотиков» как в европейских, так и во многих других странах. Он служит частью культурного кода, стимулятором социальных событий, символом праздника. Общество снисходительно относится к алкоголю, и по этой причине неудивительно, что чиновники от здравоохранения часто жалуются, что люди не видят опасности в употреблении алкоголя, в то время как это может вести к зависимости, развитию сердечно-сосудистых заболеваний, нарушению работы ЖКТ, циррозу печени, нескольким видам рака, фетальному алкогольному синдрому и смертельной передозировке. Алкоголь убил очень много людей. Совокупный эффект от радикально противоположных чувств, которые общество испытывает к алкоголю и наркотикам, был точно описан в отчете Канадского центра по изучению наркотической и алкогольной зависимости, подготовленном в 2007 году: большинство людей «склонны преувеличивать степень вреда, вызванного употреблением незаконных наркотиков, но значительно преуменьшают серьезное негативное влияние алкоголя». Это Внутренний голос, который опирается на культуру социума.

И вновь мы видим Правило примера в действии. Это происходит, потому что оно зависит от интенсивности наших воспоминаний, а они, в свою очередь, от внимания: если я на чем-то концентрируюсь и часто мысленно к этому возвращаюсь, то запомню это гораздо лучше, чем если увижу что-то мельком и сразу же выкину из головы. На чем я, скорее всего, буду сконцентрирован и что буду часто вспоминать? На всем, что подтверждает мои мысли и чувства. На чем я буду сконцентрирован и что буду вспоминать меньше всего? То, что противоречит моим чувствам. А что для меня привычный источник мыслей и чувств, направляющих мое внимание и память? Культура.

Еще один источник культурного влияния – наше окружение. В конце концов, наши социальные связи формируются далеко не случайным образом. Мы чувствуем себя комфортнее в окружении людей, разделяющих наши убеждения и ценности. Мы проводим с ними больше времени на работе, становимся друзьями и вступаем с ними в брак. Молодой республиканец в футболке с изображением Рональда Рейгана в ожидании своего рейса в Вашингтон может немного поболтать со сторонником антиглобализма в берете а-ля Че Гевара с билетом в Амстердам в один конец, но вряд ли добавит его в список людей, которым он отправит рождественскую открытку. В отличие от студентки МВА, которая случайно врезалась в него у стойки регистрации, заслушавшись звучащей у нее в iPod яркой речью Рональда Рейгана, выступавшего с третьим президентским посланием Конгрессу США «О положении в стране». Таким образом, люди в нашем окружении скорее похожи на нас, и мы склонны им доверять. Мы ценим их мнение и обращаемся к ним, когда видим новостные заголовки об очередной угрозе. На индивидуальном уровне культура так же влияет на каждого из них, как и на нас, и когда формируется групповое мнение, вполне естественно, что мы хотим к нему присоединиться.

Те проявления культуры, о которых шла речь до этого, – каникулы в Мексике, алкоголь, кошерная пища – имеют очевидное происхождение, значение и влияние. Но влияние культуры простирается гораздо дальше.

В 2005 году Дэн Кахан, профессор Йельского университета, совместно с Полом Словиком и еще несколькими исследователями провел общенациональный репрезентативный опрос, в котором приняли участие 1800 американцев. После вопросов на уточнение анкетно-биографических данных рес­пондентам предложили оценить степень серьезности различных рисков, включая изменение климата, продажу огнестрельного оружия в частные руки и последствия аборта для здоровья.

Один из результатов был полностью предсказуем. Как и во многих прошлых исследованиях, цветные респонденты оценили степень риска выше, чем белые, а женщины сочли риски более серьезными, чем мужчины. При совмещении двух этих эффектов получается то, что часто называют «эффектом белого мужчины». Белые мужчины традиционно воспринимают риск как менее серьезный по сравнению с другими людьми. Для социологов и политологов это вряд ли стало сюрпризом. Женщины и представители расовых меньшинств обладают гораздо меньшим политическим, экономическим и социальным влиянием, чем белые мужчины, и меньше доверяют официальным властям. Логично, что они чувствуют себя более уязвимыми. Однако ученые обнаружили, что даже после статистической поправки на этот эффект разрыв между белыми мужчинами и всеми остальными по-прежнему сохраняется. Нельзя было это объяснить и разницей в уровне научного образования. Как выяснил Пол Словик, женщины-физики оценивали степень риска, которую несет ядерная энергия, выше, чем мужчины-физики, а представительницы Британского общества токсикологов с большей вероятностью, чем мужчины, оценивали степень риска, вызванного развитием технологий, как умеренную или высокую.

Это загадка. Намек на ответ скрывался в более ранних исследованиях Пола Словика, в ходе которых он обнаружил, что не все белые мужчины воспринимают риск в меньшей степени. Это было верно лишь в отношении 30% белых мужчин. Остальные 70% придерживались такого же мнения, как женщины и представители расовых меньшинств. Опрос Словика также выявил, что представители этого «уверенного меньшинства» белых мужчин были более образованными, состоятельными и придерживались консервативных политических взглядов.