Лабиринт Химеры - Антон Чиж

…Войдя в здание сыска, Ванзаров огляделся и спросил, не появился ли старший филер.

— Я здесь, — раздался голос сбоку.

Действительно, Курочкин мирно сидел на казенном стуле. Как его можно было не заметить буквально под носом, осталось загадкой. Талант, что и говорить.

— Ну, Афанасий Петрович! — только и сказал Ванзаров, выражая удивление. — Большой вы мастер.

Курочкин скромно потупился.

— Работа такая, — ответил он.

— Очень жду от вас результаты.

Старший филер достал блокнот наблюдений. Он докладывал подробно, следя по записям.

Господин Трупп получил филерскую кличку Щепка, что, как всегда, точно отражало характер сопровождаемого лица. Распорядок дня его был чрезвычайно прост. Он никуда не отлучался из Императорской библиотеки до самого закрытия. После чего вышел на улицу и, не заходя ни в какие лавки, отправился пешком в сторону Знаменской площади и Николаевского вокзала. Трупп дошел до района, называемого Пески, места не самого благородного. Тут располагалось множество публичных домов, снимали квартиры бланкетки[6] и беспаспортные проститутки, по возрасту и здоровью работавшие за копейки с самым отребьем. Трупп прошел в подъезд доходного дома, чуть приличнее прочих, и поднялся на последний этаж. Ночью никуда не выходил, утром отправился обратно в библиотеку.

— Дополнительные сведения имеются? — спросил Ванзаров.

— Тут есть некоторая странность, — Курочкин замялся.

— Вы же не девица, чтобы стесняться.

— Не в том дело. Странно как-то…

— Нет такой странности, которая не сдалась бы логике и сыскной полиции. Выкладывайте.

— Так в том-то и дело, что фактов нет никаких.

Ванзаров не постеснялся сказать, что решительно не понимает такого заявления опытнейшего филера.

— Как водится, стал расспрашивать дворника, — начал Курочкин. — Мужик дельный, непьющий. Но вот жильца такого вспомнить не мог. Как так? Говорит, вроде жил, да съехал. Я ему говорю: «На последнем этаже квартиру снимает». А он мне: «Ну, значит так…»

— Домовладелец?

— Само собой. Спрашиваю: «Господин Трупп у вас проживает?» А он вспомнить не может. Вроде бы деньги заплатил вперед, а живет или нет, понять не может. Я его вопросами стал донимать, так он обиделся и ушел. Дескать, нечего мне тут допрос устраивать.

— На этаж к нему поднялись?

— Как же иначе. У двери постоял, послушал, в замочную скважину поглядел.

— И что же?

— Да ничего. Тихо, темно, как будто спать лег.

— Прачки и прочее?

— Обошел соседних прачек, трактир, бакалейную лавку, булочную. Один результат: никто его толком не знает. Вроде видели, но кто это, не помнят. Фамилии пугаются.

— Какой интересный господин, — сказал Ванзаров. — Что показали в паспортном столе?

— Такой в столице не проживает, — ответил Курочкин.

— Вот как. Хоть сейчас веди в участок за нарушение паспортного порядка.

— Будем брать? — старший филер готов был хоть сейчас.

— Спешить не станем. Куда он денется.

— Тут еще такое дело… — Курочкин старательно показывал смущение, что выходило у него куда фальшивей невидимости.

— Говорите уж, Афанасий Петрович…

— Никакой слежки за ним нет. Кроме меня и моего сменщика, его никто не вел.

Это была важная и интересная новость. Ванзаров поблагодарил и добавил:

— У меня к вам будет деликатная просьба…

К таким просьбам старшему филеру было не привыкать.

— Не вполне законно, но нам крайне надо знать, что у него в квартире. И особо надо поискать оборванную книжку без обложки с готическим шрифтом, на немецком языке.

— Дело нехитрое, — последовал ответ.

Курочкин еще раз получил распоряжение не спускать с Труппа глаз, с чем и отбыл. Ванзаров хотел хоть немного посидеть за родным столом, но время поджимало. Из кабинета появился Чулицкий. Он поздоровался и протянул конверт казенного грязно-желтого цвета.

— Вчера утром курьер из театра принес, оставил дворнику, — пояснил он.

Клапан конверта был аккуратно распарен, как умеют в сыске. Нарушение тайны переписки уже никого не могло оскорбить. Ванзаров вынул сложенный вдвое лист плотной бумаги. Под императорским гербом был приказ об увольнении балерины Вольцевой вчерашним числом.

— Гости в ее квартиру наведывались? — спросил он.

— Никого, — ответил Чулицкий.

— Неужели никто не сунулся?

— А что вас так удивляет, Родион Георгиевич?

— Не то чтобы удивляет… Была восходящая звезда балета, в один миг потухла и больше никому не нужна…

Чулицкий не знал, что на это ответить. Всякое бывает. И не такие звезды гасли без следа. Долгий опыт начальника сыска говорил, что в этой жизни и после нее ни в чем нельзя быть уверенным. Особенно живя в Петербурге.

Такой странный город, однако…

Ночью полицмейстер спал плохо. Вздрагивал от каждого шороха, ожидая гонца с дурными вестями. В том, что они будут, Константин Семенович был уверен, нюхом полицейского чуял. Но настало солнечное утро, и страхи улетучились. За ночь в городе не объявилась еще одна мертво-живая девица и не случились худшие напасти. И хоть в полицейском доме городовые спали вповалку, Сыровяткин был доволен. Все-таки не зря столько сил положили.

Он припомнил вчерашнее заседание Комитета, от которого еще болела голова. От просьбы Управляющего просто так не отмахнешься. Если ему что взбрело в голову, прицепится и не отстанет. Надо что-то сделать, чтобы показать старания. А там видно будет. Может, как-нибудь уляжется.

Сыровяткин посмотрел на карту города, который охранял изо всех сил. Улица 4-я Оранская… Что там нашел гений из столицы? Может, пойти по его следам? А вдруг и правда удача улыбнется. Время раннее, как раз все дома.

Недолго думая, Константин Семенович отправился в поход. Ни пристава, ни городового брать не стал, в крайнем случае справится один. Он плохо представлял, что должен говорить и какие задавать вопросы. Порядок проведения дознания на месте преступления из его головы выветрился за ненадобностью. В крайнем случае, для этого под рукой имелись оба пристава. Скудные остатки того, что обязан сделать полицейский, всплывавшие в его голове, были целиком бесполезны. Какие-то протокольные формальности, подписи двух лиц. И прочая канцелярская ерунда. Ничего полезного для розыска убийцы. За неимением лучшего Сыровяткин понадеялся на павловский авось. Мало чем отличимый от авося общероссийского.