Алмаз - Кэти Хикман

— Ты не понимаешь. — Она повернулась к Джону. — Я могла рассказать ему… Если бы подумала хорошенько…

— Что рассказать?

— Один из моих патронов, тот самый, любитель поэзии… питает страсть еще и к картам — примеро, бессано… Мужчины иногда… как бы это сказать… засыпая, выдают секреты, — робко улыбнулась женщина. — Он сказал, что не станет играть даже на Голубой Султан. У Зуана не самая хорошая репутация, знаешь ли. А у Франческо и того хуже, — всплеснула руками куртизанка. — Недавно на его так называемых играх кого-то убили.

— Но почему?

— Слишком много чужестранцев.

— И что это означает? — удивился Керью.

— Что игрока легко обмануть.

— Хочешь сказать, они мошенничают?

— Не думаю, — нахмурилась Фабия. — Это было бы не так просто скрыть. Слишком много свидетелей. Но, помяни мое слово, так или иначе, Пола обманут.

Джон посмотрел на свои испещренные серебристыми шрамами и ожогами ладони.

— Если расскажем, Пиндар решит, что это просто ложь во спасение. Чтобы отговорить его от игры. Ему нужен алмаз, Констанца. Теперь Пола ничто не остановит.

Женщина печально посмотрела на товарища по несчастью. Carissime Керью. С ним не поспоришь…

— И что ты собираешься делать?

Теперь Джон отошел к окну. Сколько времени прошло с той бесконечной ночи, когда они ждали здесь Амброза? Надо признать, попытка пристыдить Пиндара не увенчалась успехом. Какие злые силы ополчились на него? Может, спросить Констанцу, что за карты он вытянул? Внезапно Керью охватила усталость. Он не собирался ничего говорить куртизанке, но все же…

— Через неделю в Англию отплывает торговый корабль.

— Уезжаешь?

— Да.

— Не бросай его сейчас!

— Пиндар сам приказал оставить его. — Повар задумчиво поглядел в темную воду канала. — И вообще, я уже сделал все, что в моих силах.

— Съезди в монастырь! Поговори с той монахиней, может, она что-то знает!

— Не могу, — сдавленно прошептал Керью.

— Что?!

— Я не могу вернуться туда.

— Но почему?

Мужчина не ответил.

— Боишься? Не похоже на тебя, — поддразнила его Констанца. — Знаю, для монаркино у нас предусмотрено суровое наказание, но никогда бы не подумала, что…

— Боюсь? Я? — сердито оборвал ее Джон. — Конечно, не боюсь. Просто… сложно объяснить… Пусть Амброз съездит. Он знает одну из монахинь. Сегодня мы были там, и он собирался расспросить ее…

Керью вдруг спохватился: он позабыл выведать у Амброза, что тот узнал от сестры-художницы.

— Амброз Джонс? — воскликнула Фабия в изумлении. — Это надутый индюк в желтом тюрбане, этот… павиан! Ты правда думаешь, что ему можно доверять?

— Джонс мне нравится не больше твоего. Но оказывается, он собирает информацию для Левантийской компании. Они с Пиндаром давно знакомы. Помочь Полу — в его интересах, — объяснил юноша, хотя ему до сих нор было нелегко вспоминать об унизительном промахе.

— А ты уверен, что правильно разгадал синьора Амброза? — процедила женщина. — Можешь доверять ему, а я не собираюсь. Поверь, я знаю таких мужчин. Им интересна только avarizia. Жадность. Для кого еще он собирает сведения? И что он собирает, кроме сведений? Подумай об этом! Наверняка не только для Левантийской компании или старого друга Пола.

Она взволнованно схватила Керью за руку.

— Ты должен поехать, Джон! Должен вернуться на остров и поговорить с монахиней!

Тот молча отдернул кисть, но куртизанка поняла, что своего добилась.

— Только пообещай, что не полезешь через стену, — смягчилась Констанца. — Ради всего святого, Джон Керью, войди на этот раз через ворота.

— Через ворота? — натянуто улыбнулся монаркино. — Я сам найду способ попасть в конвент, а ты пока…

— А я пока поеду в Гвидекку и тоже постараюсь что-нибудь разузнать.

— И если получится…

— Пришлю посыльного.

Джон ушел. Констанца молча смотрела ему вслед. Вдруг почувствовала себя одинокой. Подошла к столику налить вина и заметила нетронутые Таро. Одна для него, другая — для нее.

По спине куртизанки пробежал холодок. Она замерла.

Встряхнулась. Глупая женщина! Это же просто забава! Детская игра.

Фабия не помнила, которая из карт предназначалась ей, поэтому быстро перевернула обе. Снова они.

Ни с чем не спутаешь.

Любовники.

Смерть.

Какие любовники? И чья смерть?

Констанца содрогнулась и снова перетасовала колоду.

— К вам посетитель, суора.

На следующий день Аннетту пригласили в салон. Странно, что не привратница. Оторвавшись от мытья кисточек суоры Вероники, девушка с изумлением увидела сестру Катерину. За глаза она таких называла «графинями»: аристократка без малейшей склонности к духовной жизни. Недавно бывшая наложница узнала, что такова и сама аббатиса Бонифация. К этой же группе относилась суора Пурификасьон и еще с полдюжины монахинь.

Красота ботанического сада, относительная мягкость, если не сказать распущенность управления делали конвент очень популярным среди благородных семей Венеции.

Когда Аннетта вернулась в монастырь, суора Катерина, почти ее ровесница, роскошно одетая, вечно в золоте, благородная до кончиков ногтей, поразила девушку. Как и другие монахини-аристократки, Катерина обращалась к себе подобным — среди которых были ее тетка и несколько кузин — «синьора» или «моя дорогая», а не «суора» или «сестра». Никто из них не носил монашеские одеяния из общего гардероба, как требовал устав. Всю одежду Катерина привезла с собой в кассоне: шелка, кружева и превосходное белье, украшенное монограммами и достойное приданого невесты.

Но Аннетту удивляло не столько качество ее одежды, сколько то, как «графиня» ее носила: черное покрывало сдвинуто на затылок, личико обрамляют светлые локоны; башмаки на высоком каблуке; глубокий вырез платья подчеркивает округлости небольшой груди; на поясе — украшенный изумрудами и рубинами крест.

Увы, в первые дни после возвращения из Константинополя бывшая конверса совершила непростительную ошибку: не только почти затмила Катерину (кружева, башмаки, шелковые чулки с непростительной золотой нитью), но еще и хотела с ней подружиться. Дворянки дали ей понять, что такой выскочке не место среди клирошанок, не то что в их благородной компании. Даже самое большое за всю историю конвента пожертвование, три тысячи дукатов, не изменило их отношения к девушке. Поэтому она научилась не замечать безжизненных глаз, в которых плескались гордыня и вздорность.