Алмаз - Кэти Хикман

— Меня зовут Селия Лампри. — Она ощутила привкус соли на губах.

Женщины пораженно переглянулись, будто лицезрели чудо. Селия переводила взгляд с одной на другую, чувствуя скорее любопытство, чем страх.

— Мы… знакомы, кадин?

Собственный голос казался таким странным, что «русалка» чуть не расхохоталась.

— Χριστού![21]— растерянно перекрестилась женщина с печальным лицом. — Очнулась! Скорее, Мариам, дай ей воды! — добавила она шепотом.

— Не понимаю, — нахмурилась Селия. — Я что… спала?

Как она вообще очутилась на этой скале?

— Пavayiaµоv! — Женщина взглянула на великаншу, прикрыла рукой рот, но Селия успела заметить, что у нее задрожали губы. — Благословенная Дева!

— Елена, Елена… Перестань, ты ее напугаешь. — Силачка положила руку подруге на плечо.

Фокусница, чуть не плача, поднесла флягу с водой к губам Селии. Дотронулась до лица бедняжки, будто хотела погладить по щеке, но смущенно отдернула руку.

— Я вас где-то видела, — уверенно произнесла Лампри.

Молодая женщина оглядела маленький серебряный амулет с колокольчиками. Еще один фрагмент мозаики. И вдруг слова будто ручьем полились:

— Вы акробатки из Салоников, выступали перед султаном и валиде. С вами были две девчушки, я их хорошо запомнила — они всех кадин сразили наповал. А ты заставляла цветы появляться и исчезать так же, как этот амулет…

Селия резко замолчала, словно мысли оборвались. Воцарилась тишина.

— Храни нас Бог! — в один голос воскликнули Елена и Мариам.

— Ты была наложницей… в гареме? — поразилась силачка.

Лампри задумчиво взглянула на нее.

— Да. То есть нет. Не знаю. Наверное, была. В гареме? — озадаченно протянула она.

Как раз вовремя, хоть и неожиданно, силачка договорилась с капитаном небольшого двухмачтовика, того самого, который они видели утром на горизонте. Судно встало на якорь, чтобы пополнить запасы воды, и его владелец собирался продолжить путь на северо-восток, в Далмацию.

Подношений больше не было, Бочелли не появлялся, и великанша грешным делом подумала, что, наверное, ей это все померещилось. Женщины с легким сердцем отправились в путь по морю.

Селия — теперь все циркачки выучили имя — постоянно искала взглядом Елену. «Нимфа» побаивалась матросов, но в остальном выглядела жизнерадостной, спокойной, пока рядом был кто-то из группы. Похоже, бедняжка смирилась и с увечьем, и с ребенком. Она беспокоилась, только когда фокусница уходила слишком далеко, будто та была тонкой нитью, связывавшей ее с забытым прошлым — как вышитая сумочка, с которой бывшая наложница никогда не расставалась.

У Мариам, непонятно почему, на душе было неспокойно. Она с самого начала догадывалась, что Лампри — благородная дама. Нежные руки явно никогда не касались земли, бледное лицо казалось почти неестественным по сравнению с дочерна загорелой кожей акробаток. И еще она жила в гареме султана… Это уже слишком. Какие превратности судьбы искалечили ее тело и душу? Мариам чувствовала себя воровкой, похитившей бесценное сокровище. И от этого становилось не по себе.

Великанша сидела, прислонившись к бизани. Елена подошла и устроилась рядом.

— Кажется, наша Фессала счастлива. Как ты думаешь? Она вспомнила свое имя. Даже нас не забыла! Правда, больше ничего. Не знает даже, что без конца ищет в этой своей сумочке. А малыш? Что с малышом? — Мариам вспомнила ту ночь, когда они с русалчонком смотрели друг другу в глаза.

Елена лишь молча развела руками.

Женщины наблюдали, как Селия обращается с младенцем: кормит, моет — но, как и прежде, без малейшего оттенка чувств. Она никогда не брала малыша на руки, если не было необходимости, и не пела колыбельных. Ребенок, похоже, не доставлял матери ни радости, ни страдания.

— Никакой материнской любви… Уверена, что это ее ребенок? — покачала головой силачка.

— Да, ее.

Когда глава труппы принесла русалку в лагерь, Елена осмотрела ее и вымыла. Сама мать, она не могла ошибаться.

— У нее несколько разрывов в тайных местах, да и регулы обильные…

— Это как-то противоестественно, — нахмурилась Мариам, ковыряя дырку в кожаной жилетке.

— Такое бывает. — Фокусница притянула к себе одну из дочурок и крепко поцеловала. — Но знаешь, с этим ребенком… Может, так задумано природой.

— Что значит «задумано природой»?

— Ах, Мариам, Мариам, — вздохнула Елена, — младенец вряд ли выживет. Мы с тобой прекрасно это знаем. Он слабеет с каждым днем. Пора смириться.

— Я подумала… вдруг теперь все изменится.

— Оттого, что мать вспомнила, как ее зовут? Вряд ли. Но мы должны сделать все, чтобы помочь ей.

Елена поцеловала извертевшуюся на ее коленях Нану и неохотно отпустила.

Судьба молодой женщины казалась ужасной: словно плывет в открытом море, где совершенно не за что зацепиться. Ее ничего не удерживает в этой жизни.

— Возможно, — поежилась великанша. — А может, ей лучше было вообще ничего не вспоминать?

Мариам оглянулась на собственную жизнь: страх, боль, унижения. Она бы отдала все на свете, лишь бы забыть прошлое. Нутром чувствовала, что молодая женщина стала жертвой насилия: переломанные ноги, ребенок! Горло артистки словно сжала невидимая рука. «Увижу негодяя Бочелли, выбью из него правду, — подумала она. — Клянусь Наной и Лейей. Даже если это положит конец моей жизни. Не сойти мне с этого места, если вру».

Селия проснулась от собственного крика. Сердце бешено колотилось. Ей привиделся мужчина. Лица не разглядеть. Она пытается убежать, но не может, хочет закричать, но голос отказывается служить. Что-то бешено давит; она, обездвиженная, едва может дышать, а потом между ног се пронзает острая, резкая боль, будто плоть терзают когтем, железом, костью или просто разрывают пальцами. Щека прижата к деревянному полу, она лежит на чем-то жестком, вроде свернутого каната. Какой-то смутно знакомый запах, чего-то сгнившего, протухшего. Может, рыба? «Давайте, парни, разберитесь с ней…» То ли плоть, то ли кость — Селия не видит что — неуклюже тычется между бедер, пытаясь раздвинуть их… «Давайте, парни, чем скорее справимся, тем лучше…» Подбирается к ее тайному месту, изодранному и кровоточащему, но все время промахивается, а потом вдруг попадает в цель. От него несет рыбой. Запах проникает ей в уши, нос, рот. О ужас! Он лижет ее лицо с той стороны, где оно не разбито в кровь. Беспощадно проникает внутрь. О боже, как больно, больно! Помоги, Господи! Он стонет ей в ухо, погружаясь все глубже, проникая все дальше. Если это сейчас не прекратится, если после него в нее войдет кто-то еще, ее просто разорвут пополам…