Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

От неподвижного сидения на каменном ложе, прислонившись спиной к скале, у меня занемели руки и ноги, и мне казалось невозможным уснуть. В вышине, сквозь деревья, временами проглядывали далёкие звезды, однако глыба горы прикрывала собой лунную дорожку. Ночь бесконечно тянулась, неспешно усмиряя суету в долине, а затем и в амбронской крепости. Нас охватило ледяное спокойствие, прерываемое разве что таинственными звуками ночного леса. Лягушки вновь заквакали на реке, два напуганных человека беспокойно аукали друг друга в лесу, кустарник потрескивал порой под мягкой поступью охотящегося хищника. Мне чудилось, будто я слышу колыбельную песню рек в убаюкивающем журчании Уйдунны и ленивом рёве Дорнонии. Призрачные голоса шептались в волнах эхом поглощённых мелодий. Мне не спалось, и я изо всех сил вслушивался в тишину, пытаясь отвлечься от холода и ожидания. Слышал ли я отголоски смеха или песню флейт в мягком плеске волн? Я и сам этого уже не понимал.

Наконец, я, должно быть, забылся сном, ибо пробудился от разноголосья птиц, сливавшегося в слаженный хор. В тусклом свете предрассветного часа вольготно щебетали дрозды, овсянки, коноплянки, трясогузки и рябинники. Волглый туман, кравшийся от болот, каплями выступал на нашей одежде. Насквозь продрогший от ночной сырости, я посильнее закутался в плащ. Темнота ещё не отступила, но уже стали прорисовываться смутные очертания деревьев. Наш отряд был похож на кучу бесформенных шерстяных комков, забытых под стеной. Усталость овладела мной, и я сонно мотнул отяжелевшей головой.

Как только всё вокруг приняло привычные очертания, Комаргос бесшумно разбудил всех нас, потряхивая за плечи. Он велел связать в пучки копья, дротики и мечи. Для восхождения на гору мы взяли с собой лишь кинжалы: как только каждый из нас пристроится на выступе или в расселине скалы, мы по цепочке должны передать оружие первым скалолазам. Предстояло также решить, кто полезет вперед. Сеговез сразу же вызвался за нас обоих, даже не посоветовавшись с Сумариосом.

– Для этого мы и пришли, – прошептал он. – Кажется, мы должны получить боевое крещение, вот мы его и получим.

Комаргос, не раздумывая, согласился.

– Вы – лёгкие, к тому же вы – племянники Амбигата – это ваше место, – заключил он.

Я догадывался, что Сумариоса это не обрадовало, но он ничего не возразил. Он лишь сказал, что полезет вместе с нами, после чего оставил нас, чтобы побыть наедине со своими сыновьями. Он прижал их к себе, обхватив каждого рукой, и дал наставления, которых мы не слышали. Рядом со мной Сеговез нервно подёргивал ногами. Мой брат был настоящий сорвиголова: опасность только будоражила его. Он гордился тем, что начнёт наступление, и я чувствовал, что он весь дрожит от восторга, как ещё совсем недавно, когда мы бродили по дорогам Нериомагоса в поисках проказ.

Когда рассвет коснулся крон деревьев на соседних вершинах, Комаргос как раз организовывал построение колонны. Почти сразу же ужасный шум взорвал спокойствие долины. Один за другим карниксы нашего войска взвыли в предрассветном тумане. Медные голоса оглушали сиплым грохотом, таким же суровым, как скала, которая нас ожидала; они раздавались на склонах, звенели в дубравах и словно заполнили собой весь небесный свод. Военный рёв, смешанный с гудением труб, поднялся над войском. Сначала он слышался тихо и низко, заглушаемый грохотом духовых инструментов, но постепенно становился всё мощнее, накатывал угрожающим штормом, взрывался бурей ненависти. Казалось, что десять тысяч голосов одновременно изрыгают хулу. Мы, конечно же, знали, что это были наши воины, тем не менее это неистовство будто пронзило нас всех насквозь. Троксо с воинственным видом тихо посмеивался себе под нос. Комаргос указал нам на скалу. В качестве единственного напутствия он бросил нам:

– Если сорвётесь – ни звука.

И мы начали взбираться.

– Я буду прямо за вами, – сказал Сумариос, присоединяясь к нам. – Карабкайтесь осторожнее.

Перед тем как полезть наверх, Сеговез наклонился к моему уху. С блеском в глазах он прошептал мне: «Давай наперегонки?»

Раззадоренные этим детским вызовом, мы бросились на приступ скалы. Начало было очень бодрым: основание стены, образованное из больших разрозненных глыб, позволяло удобно за них ухватиться и опираться на широкие уступы. Но когда мы возвышались над нашими собратьями уже на расстоянии копья, стена стала более гладкой и крутой, и я начал сомневаться в возможности покорить её. Над собой я видел только шероховатые рёбра камня, разрезавшие известняковыми зазубринами отливы рассвета.

Моего брата это только подстегнуло. Он хотел отличиться в глазах героев и стремился доказать, что был лучше меня. В детстве мы частенько перепрыгивали через изгороди, лазали через заборы и карабкались по деревьям, и он с лёгкостью приспособился к этому новому испытанию. Вскоре Сеговез с дерзкой ловкостью вырвался вперед. Он хватался за острые трещины, отталкивался пяткой от уступов, упирался коленями в прощелины и кончиками ногтей цеплялся за впадины. Едва удерживаясь на скале, он, плавно изогнувшись, снова делал толчок ногами и вырывался вперёд ещё на несколько пядей. Некоторые из точек опоры, за которые он держался подушечками пальцев, казались слишком хрупкими, чтобы выдержать его вес, но он использовал их только для того, чтобы посильнее размахнуться и ухватиться там, где поудобнее.

Иногда из-под его ног на меня сыпались гравий и камни, и я, чувствуя себя не так уверенно, как он, выбрал более безопасный маршрут. Я отклонился в сторону, предпочитая пробираться по выступам, образованным некоторыми плитами. Следовавший за нами Сумариос с сыновьями перестроился вслед за мной. Будучи полностью сосредоточенным на подъёме, я и не подумал, что мне нельзя было менять стезю, но путь, который я прокладывал, лучше подходил для передачи оружия из рук в руки.

Я устремлялся всё выше, тщательно рассчитывая каждый шаг по зернистым стенам скалы, изнывая от напряжения в мышцах и суставах, и нутром чувствовал, как надвигается опасность. Очевидный риск падения с высоты и обвала глыб, которые не оставили бы от меня и мокрого места на дне оврага; а также и другая угроза – битва, которая ожидала меня наверху, если только боги позволили бы мне достичь вершины. Эта опасность подкрадывалась к нам вместе с пьянящим обещанием славы и расстилалась мурашками по спине. Но пока за моими плечами было только небо, воздух, облака, а над ними – мир, который раскрывался всё шире.

В скором времени я выбрался из мрака ночи. На дне долины, в великолепии утра и грохоте труб, расстилалось живописное раздолье. Когда я поднимал голову, проверяя, насколько высоко взобрался брат, или когда опускал её, чтобы посмотреть, следует ли за мной ещё Сумариос, мельком видел широкий простор позади меня. Между космами тумана, ютившегося в низине, холм за холмом, лес за лесом, вся природа просыпалась в первых лучах солнца. Белокурые локоны дымки закручивались вокруг осыпавшегося гравия и лесистых островков, Дорнония сверкала литым серебром. В яркой лазури перистые облака, испещрённые золотом, обрисовывали лёгкую зыбь небесного моря. Эти бескрайние просторы оглушали меня. Под медный гром они воспевали оду к суровой радости и забвению. Но повсюду – в зарослях, в тростнике, в очёсках тумана – я чувствовал чьё-то присутствие: сотни глаз приоткрыли свои каменные, водяные и лиственные веки, чтобы следить за мной неосязаемым взглядом. Я покрепче вцепился в скалу. Сумариос, который уже почти догнал меня, с беспокойством дотронулся до ноги, но я успокоил его, сказав, что нахлынувшие чувства не были головокружением. И я продолжил покорять стену, пытаясь не замечать это очарование, несшее угрозу жизни.