Две недели в сентябре - Роберт Шеррифф

Происшествие с футбольным клубом потрясло его гораздо сильнее, чем он сперва предполагал: какая ужасная несправедливость – и как бессердечно они отвергли его, словно отслуживший свое инструмент! Это был сокрушительный удар по его самолюбию, пошатнувший его боевой дух; он приложил неимоверные усилия, чтобы не ожесточиться и не опуститься до жалости к себе. Возможно, это в критический момент сказалось на его работе, но он никогда бы не поверил, что между двумя постигшими его катастрофами есть связь.

Директора были безукоризненно вежливы, когда он подал заявление на должность секретаря.

– Дело не в том, что мы чем-то недовольны, мистер Стивенс; напротив, вы один из самых ценных наших сотрудников. Но мы должны смотреть в будущее: нам предстоит столкнуться с очень серьезной конкуренцией. Мы должны выйти на новые рынки, а у мистера Вулси очень большой опыт в розничной торговле. Мы уверены, что вы прекрасно сможете работать под его руководством.

Последние слова – “под его руководством” – резанули, как удар хлыста.

На одно безумное мгновение ему захотелось бросить им вызов и заявить об увольнении – но тут он вспомнил, что произошло в футбольном клубе. Сейчас же речь шла не просто о спорте, а о работе, которая его кормила.

– Извините, сэр, я…

Но директор уже заговорил о каких-то будничных делах.

Трава под деревьями была мокрой от дождя – хорошо, что ботинки оказались надежными. Зато здесь, в тени, прекрасно росли папоротники. На солнце их изящные кружева всегда засыхали.

Он уже миновал долину и вскоре оказался на гребне – в самой верхней точке своего маршрута. Вид отсюда был великолепным. На север, насколько хватало глаз, простирались луга, а среди далеких деревьев уютно устроились старые города Петворт и Мидхерст. То тут, то там на поверхности узкой речки, извивавшейся по равнине, сверкало солнце.

В течение нескольких лет он продумывал свою прогулку так, чтобы выйти на этот гребень как раз в тот момент, когда он будет думать о двух катастрофах в своей жизни, – потому что раскинувшийся перед ним вид, казалось, разводил руками, приподнимал брови и со смехом спрашивал: “Разве это так уж важно?”

Не то чтобы он лишился должности секретаря футбольного клуба или должности секретаря “Джексон и Тидмарш” с позором: первой он лишился по несправедливости – возможно, пав жертвой завистников, – и надо попытаться забыть об этом и отделаться от горьких мыслей; второй же он лишился потому, что ни один человек не способен выйти за пределы своих возможностей. Он начинал как подручный – и это было для него началом и концом.

Женившись на Флосси и купив дом на Корунна-роуд, он и не думал, что строит себе убежище, которое будет спасать его после каждой из катастроф.

Дом никогда еще не выглядел таким приветливым, а сад – таким умиротворенным, как в тот вечер, когда он вернулся с работы, понимая, что ему не суждено быть секретарем и что у него, наверное, никогда не будет большого дома на Колледж-роуд с лужайками и кустарниками.

Сквозь занавески в гостиной он видел мерцание огня в камине, а в прихожей висела принадлежавшая Дику кепка Бельведер-колледжа – синяя с желтыми полосками.

Он сделал все, что было в его силах, и гордился прекрасными возможностями, которые с таким трудом обеспечил своим мальчикам.

Он выбрался на тропинку, ведущую на дорогу, где располагался “Герб лесника” – до него оставалась еще миля, – и с облегчением подумал, что сезон дождей избавил его от ос, которые в прошлом году досаждали ему за обедом на веранде, садясь на край кружки с пивом.

В четыре часа он сядет на автобус в Синглтоне и по дороге домой, как всегда, подумает о будущем и решит, что он станет делать, когда ему улыбнется большая удача.

Он ничуть не сомневался – как не сомневался в том, что дорога вся изрыта колеями, – что однажды с ним случится что-нибудь хорошее и это будет вознаграждением за его прошлые усилия.

Сказать, что все семейство радовалось, когда мистер Стивенс отправлялся на прогулку в одиночестве, было бы несправедливо: им нравилось не его отсутствие, а та разница, которую они замечали в нем, когда он возвращался. Дело в том, что в первые несколько дней отпуска он всегда очень уж беспокоился, чтобы все прошло как по маслу, с нарочитой веселостью хлопал в ладоши и слишком часто повторял: “Так!”

Было очевидно, что намерения у него самые благие, и остальные не могли на него сердиться, потому что когда они, в свою очередь, начинали веселиться, мистер Стивенс замолкал и отходил в сторонку, словно боясь все испортить. Казалось, он пятится назад на цыпочках – точно так же, на цыпочках, он отходил от часов в столовой, которые после его вмешательства снова начинали идти, хотя до этого долго и упрямо стояли.

В этом году он прилагал еще больше усилий, хотя Дик и Мэри знали, что в этом нет никакой необходимости. Они прекрасно понимали, что отпуск пройдет хорошо, если ни во что не вмешиваться, – просто с возрастом, разумеется, им нужно больше времени, чтобы освоиться. Мистер Стивенс, видимо, забыл об этом – он продолжал брать за образец отпуск пятилетней давности, когда дети окунались в отдых с головой сразу после приезда. Несколько раз, когда Дик и Мэри молчали, задумавшись о чем-то, они ловили на себе его беспокойный, озадаченный взгляд, как будто он боялся, что Богнор утратил власть над ними и в этом году разочаровал их.

Но после долгой прогулки все это пройдет. Он вернется, как всегда, в совершенно другом настроении – успокоится и начнет вести себя естественней. Перестанет примерять на себя роль руководителя и будет наслаждаться отдыхом с ними на равных, и отпуск, к их удовольствию, пойдет своим чередом.

Именно поэтому – исключительно поэтому – они радовались, когда он уходил, но искренне сожалели, что его не было с ними, когда они впервые переодевались в “Кадди”. Дик и Эрни представляли, с каким удовольствием их отец снял бы рубашку, не ободрав кожу на локтях, как это неизменно происходило в тесных маленьких купальнях, и с каким величественным видом он вышел бы на террасу в синем купальном костюме с желтой окантовкой.

Утро было таким жарким, что полотенца им не понадобились: полчаса они плавали, плескались, качались на волнах и барахтались в чистой теплой воде, а потом улеглись на солнце, чтобы кожа пропиталась солью.

Когда миссис Стивенс вернулась вскоре после одиннадцати с пакетом миндальных пирожных, она была потрясена: дети растянулись на пляже в одних купальных костюмах. Она сказала, что они простудятся, но они только перевернулись и рассмеялись.

Мэри принесла бутылку оливкового масла, чтобы натереть им красные пятна на груди и спине: загорать только для того, чтобы кожа болезненно слезла через несколько дней, не имело смысла. Масло не давало коже растрескаться и помогало ей приобрести тот мягкий, насыщенный загар, которым все любят щеголять, вернувшись с отдыха.

Если мистеру Стивенсу было тепло даже на открытых ветру холмах, то на пляже, где отдыхали остальные, было настоящее пекло: слишком жарко для крикета, слишком жарко даже для строительства замков из песка. Все вокруг, казалось, совсем обессилели, и тишину нарушали разве что гул быстроходного катера и перекличка купальщиков в далеком, подернутом дымкой море.