Две недели в сентябре - Роберт Шеррифф

Но со временем все вещи заменялись другими, кроме ванны, кухонной плиты и статуи Пана.

Статуя эта бледно-серым гигантом возвышалась над двориком, полным мелкого ржавого хлама. Если посмотреть на нее сверху вниз из комнаты в задней части дома, где мистер Стивенс спал ребенком, можно было увидеть только рогатый лоб, самый кончик флейты и скрещенные раздвоенные копытца.

Пана много лет назад привезли из сада какого-то большого дома в Брикстоне – как и почему, мистер Стивенс так и не узнал: это была единственная вещь во дворе, которую его отец ненавидел. Он часто пытался отдать статую, но никто не испытывал желания взять ее себе – так Пан и простоял во дворе все детство мистера Стивенса, вечно играя на флейте равнодушным стульчакам и железным скобам.

Мистер Стивенс часто задавался вопросом, что же в конце концов случилось со статуей; несколько лет назад он проезжал мимо старого дома на автобусе и увидел большой гараж на том месте, где раньше был двор. Только когда он уже вырос и десять лет как не жил в отцовском доме, он наткнулся на мистическую историю Пана в засаленной книге из лавки старьевщика на Воксхолл-Бридж-роуд. Он прочел ее однажды вечером, когда удлиняющиеся дни только-только дали ему возможность читать при дневном свете у окна, и, вспомнив статую во дворе, впервые понял красоту ее значения.

Странно, но он мало что помнил о школе: жесткие, неудобные скамейки; запах карболки раз в неделю – в день, когда отмывали полы; смутный облик мистера Перкинса, их учителя, в узких блестящих брюках, с красными веками без ресниц и кривыми ногами; далекие крики на асфальтированной игровой площадке за высокими стенами. Воспоминания о его собственных школьных годах уступили место большому квадратному зданию на Бельведер-роуд в районе Херн-Хилл – Бельведер-колледжу, куда он сумел отправить своих сыновей.

Он поднял голову, улыбнулся и ударил тростью по головкам чертополоха.

В школу он перестал ходить еще до того, как ему исполнилось четырнадцать, потому что помогал отцу. Он часами стоял у подножия лестницы, держа ее и поставив одну ногу на нижнюю ступеньку, пока отец работал наверху.

Самым ярким воспоминанием этих лет были круглые резиновые каблуки отца и его крик: “Берегись!”, сразу после которого на землю рядом с лестницей грохнулся кусок ржавого желоба.

Мистер Стивенс остановился, когда добрался до тропинки, ведущей в долину. Через сотню ярдов он окажется в тени деревьев, и ему было жаль уходить с безлесных холмов.

Именно маленькие случайности – как знакомство с историей Пана – заставляли его осознать в себе стремление постичь гораздо больше, чем он уже постиг; эти маленькие случайности, казалось, поднимали завесу тайны и открывали за ней почти пугающие горизонты. Он был рад, что инстинкт всегда побуждал его не отшатываться назад, а шагать вперед, продвигаться на ощупь и исследовать очередную завесу.

Не всегда, откликнувшись на корявое объявление “Требуется крепкий парень”, человек впоследствии обретал свободу двухнедельного отпуска на море, семью, сидящую в купальне с террасой, и дом, который – осталось еще двенадцать выплат – будет полностью принадлежать ему.

Три года он был подручным, еще три – упаковщиком, в двадцать три стал клерком. Он вспомнил, как однажды вечером, уходя со склада, в последний раз расправил закатанные рукава и попрощался с физическим трудом, а по дороге домой купил две рубашки и четыре пары жестких манжет. Очень немногие упаковщики фирмы “Джексон и Тидмарш” перебрались со склада в кабинет, а тех, кто сумел сделать это в двадцать три года, было еще меньше.

Шаг за шагом начался медленный, но очень уверенный подъем. Два фунта в неделю, два фунта десять шиллингов, три фунта; десять фунтов в Сберегательном банке, пятнадцать фунтов, двадцать – в этот день он снял комнату побольше; первая поездка на велосипеде, встреча с Флосси, женитьба, дом на Корунна-роуд – все складывалось медленно, но очень уверенно.

Мистер Стивенс дошел до воспоминания о своей первой прогулке в Богноре; все произошедшее в том году заставляло его мысли путаться от волнения и предвкушения.

Вот-вот должен был начаться его второй сезон в качестве секретаря футбольного клуба, престиж и влияние которого росли. К ним присоединились двое сотрудников банка, и были организованы новые встречи с лучшими клубами. Он напряженно ждал открытия сезона, которое должно было состояться в ту субботу, когда ему предстояло вернуться. Он сократил отпуск на день, чтобы присутствовать на первом матче, – что свидетельствовало о его тогдашнем отношении к клубу.

Но во время той первой прогулки по холмам его занимала еще более важная вещь: то, что произошло летом на работе. В тридцать семь лет он был главным специалистом по счетам-фактурам, с четырьмя сотрудниками в подчинении и влиятельной должностью на большом складе за зданием конторы.

То же положение, что и он, занимали еще два клерка – оба пожилые, сутулые, смотревшие нерешительно и робко. Он понаблюдал за ними и с замиранием сердца понял, что мяч у его ног.

Секретарь сидел в отдельном кабинете, ему было около шестидесяти, и в течение десяти лет ему грозил неминуемый выход на пенсию. Тридцатисемилетний мистер Стивенс при необходимости мог подождать лет двенадцать, но теперь все произойдет раньше. Пятьсот фунтов стерлингов в год, собственный кабинет, ежедневные беседы с директорами, сорок человек в подчинении – а ведь когда-то он был подручным!

Когда он возвращался с той первой прогулки пятнадцать лет назад, был великолепный закат, и каждый шаг в сторону заходящего солнца приближал мистера Стивенса к должности секретаря и к одному из больших домов на Колледж-роуд. Он точно знал, что это будет за дом: сквозь густую живую изгородь из остролиста прохожие смогут мельком увидеть неподвижные кустарники и ровную лужайку, укрытую от посторонних глаз.

В тот вечер он вернулся в пансион в приподнятом настроении и решил повторять прогулку каждый год: подводить итоги прошлого, выбирать те дороги, которые привели его на порог этого великолепного будущего, и продолжать идти по ним, добавлять к цепочке воспоминаний важные события последних двенадцати месяцев и заглядывать в будущее с растущей уверенностью.

Не то чтобы он был слишком высокого мнения о себе – нет, это была борьба со своими недостатками, попытка убедиться в том, что он достоин должности, на которую рассчитывает. Работа в футбольном клубе подтвердила, что у него действительно есть способности, о которых он уже догадывался: они не стали бы так аплодировать, когда он брал слово на собраниях, если бы ему не хватало навыков руководителя и понимания людей.

Он испытывал большое удовлетворение, применяя эти умения на благо спорта, но гораздо большим удовольствием было знать, что скоро он сможет в полной мере использовать свои таланты для важного дела и поправить свое материальное положение. Его нынешняя должность клерка давала для этого мало возможностей, а вот должность секретаря – это совершенно другое дело…

Он часто гадал, связаны ли неприятности, повлекшие за собой его уход из футбольного клуба, с тем, что произошло на работе.