Цвет ночи - Алла Грин

поражали странные, непостижимые отношения, царящие между членами их семьи. И никогда прежде меня не настораживали так сильно поступки Яна. Медля, я всматривалась в его глаза, боясь обнаружить в них разгорающиеся крапинки красного свечения. Но вместо них там отражались лишь мои внутренние сомнения.

Я встряхнула головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей, что увеличили пропасть между нами, образовавшийся разлом на месте нашей близости. У меня не было причин не доверять Яну, и когда, стоя за моей спиной Велес хриплым басом произнёс: «Меня радует, что ты не бездумно исполняешь все его указания. Но сделай это, девочка. Так, правда, нужно для дела» — тогда я выдохнула. Если Велес оправдывал поведение Яна, то ничего предосудительного и непоправимого я не совершала. И без колебаний выполнила его просьбу.

Следующие несколько часов я провела в окружении немногочисленных цмоков в столовой, большинство из которых ушло на совещание с Яном и остальными наследниками ада, в обществе Гая, Велеса, Вольги и даже Барбары. Пробудившись от звука бьющихся стекол и урагана, Кинли теперь резво перелетал из одного конца зала в другой, прячась от маленьких полудраконов, которые со смехом догоняли его, чтобы поиграть.

Я сидела в камзоле Яна, пытаясь согреться у камина, но прохлада зимы, проникающая внутрь замка из разбитого окна не унимала моей дрожи, и пересиливая себя, не желая уходить на середине рассказа Барбары о собственном детстве и юности, о времени до того, как она стала человеческой королевой, на середине рассказов, которые я не найду ни в одной книге, статье или учебнике истории, когда вернусь в явь — я всё равно заставила себя покинуть нашу уютную компанию, предупредив, что желаю полежать и немного отогреться в кровати. Гай вызвался меня провести, но я уверила его, что это ни к чему. Продолжая дурачиться с детьми, Кинли не двинулся за мной.

На пути мне встречались мрачные каменные стены, незримые костомахи, растворяющиеся в тенях углов, чужие цмоки, не обращающие на меня внимания, праздно растрачивающие время в небольших компаниях, и незнакомые залы, уставленные мебелью, чучелами диких животных и бильярдными столами. Я была в этой части замка, куда переместили столовую и бальный зал, лишь раз и не слишком хорошо запомнила дорогу, ведущую на нижние этажи. Спустя несколько минут очутившись в библиотеке, я признала, что иду не в ту сторону.

Плотно заперев за собой дверь, проходя меж стеллажей, заполненных книгами и пылью, я не спешила покинуть это место. Не знаю, что хотела здесь найти, но тишина абсолютно пустого помещения, где не было слышно потустороннего скрежета зубов и костей, была располагающей. Здесь почти не было света, кроме того, серебряного, что лился из окна. Некоторые полки были застеклены, подобно витринам — лунный свет отражал мой силуэт на их зеркальной поверхности.

Нечто вело меня сюда. Проводя пальцами по столу, рисуя дорожку на слое пыли, я разглядывала оставленные там вещи. Исписанные свитки и пожелтевшие листы бумаги, пепельница, нотная тетрадь. Несколько книг. Перо для письма. Засохший бутон чайной розы. Череп… череп животного. Кисть, выпачканная в жёлтой краске. Подняв её и повертев в руках, я вспомнила, как рисовала. Как будто в прошлой жизни. Как металась с выбором университета, как выбрала рациональность, продиктованную родителями, вместо творчества, усомнившись в правильности поступить так, как мне велело сердце. В каких несуществующих проблемах я жила тогда? Мир — нечто большее, чем нерешительность и невозможно сделать выбор, сковываясь от страха. Мир дан, чтобы делать то, что хочешь. На это дана целая человеческая жизнь, которую желали иметь даже цмоки. У меня было бесчисленное количество возможностей, которые я сознательно упускала. Когда всё закончится, подумала я, я должна… рисовать. Это единственное, что я смогу делать по-настоящему. Остальное не имеет смысла. Если всё закончится, и если я выживу… Тогда я нарисую всё, что видела здесь, нарисую навь, нарисую млечную реку, ведущую в ирий, озерницу, что пела мне печальные песни, синие мерцающие вечностью глаза Яна и прекрасный лик Барбары. Нарисую голубые искры, улетающие в небо и образ Роксоланы в чёрном платье, хрупкой и сильной одновременно, какой она мне запомнилась.

Мои шаги тонули в мягкости ковров; я ступала по ним неслышно, передвигаясь, словно тень, подобно призраку. Мои пальцы продолжали свой медленный путь по кромке столешниц. Они цеплялись за шелестящие страницы, за письма в распечатанных конвертах, за рассыпанный табак и золотой подсвечник, за породы неведомых камней — драгоценных самоцветов и минералов, необработанных, похожих на магические кристаллы из сказок, крошащихся, распадающихся в яркую каменную пыль при моём касании. Я подняла один из них, похожий на чёрный куб, и всмотрелась в блестящую грань. Он словно таял в моих руках. Наяву или уже во сне я наблюдала, как он выпадает из моих рук и, приземляясь на ковёр, подпрыгивает несколько раз, прежде, чем замереть на месте. И я сама в это время падала, тянулась к полу, и будто чёрной пропасти, разверзшейся в нём. Меня затягивал сон. Внезапно нахлынувший вязкий сон. Это было словно вмешательство извне. Я не была настолько уставшей, чтобы в прямом смысле валиться с ног. Но я продолжала падать, и моё сознание отключалось.

…Я очнулась посреди поля, залитого ночью и кровью — кобальтовый дракон, взмахивая широкими крыльями, спускался с небес, приземляясь на трупы собратьев.

…Я видела подземелье, и прожекторы глаз, освещающих его. Двух пар глаз. Красных Яна и… белых, цвета пустоты, чьих-то ещё — того, чьё лицо расплывалось в угольном тумане. Я слышала крик, принадлежащий моему дракону, вопль боли, он доносился из клетки, в которой тот был на этот раз заточён. И тихий голос полз по прутьям железной клетки.

«Не кажется ли тебе, что твои братья и сёстры снова привязались к ним?»

«Отец, люди не те, кем ты их считаешь. Они лучше нас.»

«Они лишь оболочки. И вы позволяете обманывать себя.»

«Отец…».

«Ты должен снова воспитать их — своих кровных братьев и сестёр.»

«Я не хочу».

«Ты должен делать то, что я скажу».

«Я не хочу. Отпусти меня! Дай мне свободу».

«Ты мой…».

Скрывающаяся под туманом фигура хотела сказать что-то ещё, но сон оборвался. Всплеском волн крови и зовом о помощи. Сквозь мрак, в текущей по нему багровой реке проступало знакомое лицо Алены. На нём, перепачканном в саже и смоле, застыла маска мучительной смерти.

«Алена, — звал разъярённый голос. — Алена…»

Раздавался громкий плеск. Руки погрузились в кровавый полноводный ручей. Они, принадлежащие Константину, вытаскивали тело — бездыханное, изнемождённое и хрупкое.