Блуд на крови - Валентин Лавров

Сейчас он находился в затруднительном положении. От первого брака у него детей не было. Появление наследницы, пусть даже внебрачной, было бы ему приятно. Если бы… В непорочной душе Чугреева поселились сомнения. Почему прежде Моника не говорила ему о своей беременности? Более того, в свой недавний приезд он не заметил у возлюбленной ни малейших признаков того, что у нее скоро будет ребенок.

Но, поразмыслив, купец решил, что он слишком мало понимает в подобных делах и надо полностью доверять Монике. Не может же человек обманывать в таком святом деле! Побоится кары Господней.

— Что ж! — заявил купец. — За дочку тебе, Манька, спасибо, складная девица. Видишь, все улыбается. Значит, характер хороший, добрый. Это уж верная примета.

Моника сделала кислое лицо:

— А как же положение ребенка?

— Я своему слову владелец! — заверил Чугреев. — Зарок кончится — тут же под венец тебя поставлю, а дочку сделаю наследницей.

На другой день пригласили, по обычаю богатых, на дом священника и без лишнего шума крестили новорожденную. Вечером Чугреев посетил своего друга купца Чистова и, не разглашая деликатной новости, которую он пока решил держать в тайне, занял у него солидные деньги. Их все он передал Монике:

— Чтобы моя дочка ни в чем не нуждалась!

После этого, нежно простившись со своей «семьей», купец отбыл в Москву.

Моника весело хлопала в ладошки, хвалилась сестренкам:

— Ловко я провела этого болвана? Это лишь начало. Я еще кое-что придумала.

И действительно, она поочередно представила своим клиентам ребенка, уверяя:

— Это от тебя! Забирай младенца с собой, пусть живет в твоем богатом доме. Посмотри, носик и глазки — твои. И ямочка на подбородке чья? Твоя, папочка! Ручки-ножки — тоже!

Конногвардеец хотел прибить шуструю девицу, сенатору стало от такого предложения дурно, видный адвокат хлопал лишь глазами, богатый, но очень нетрезвый петербургский купец полез в окно, чтобы от неприятного сюрприза свести счеты с жизнью, но все пять сестер удержали его от падения с высоты. Как бы то ни было, пришлось новоявленным «папашам» выкладывать отступного — солидные суммы на содержание малютки.

Сестры завидовали, пока сметливая Моника не подстрекнула их:

— Чего теряетесь, красавицы? Проделайте такой же фокус с вашими хахалями. Главное — держитесь уверенней, нахальней. И твердите: забирай, дескать, младенца к себе в дом. Мои коты, как услышали об этом, состояния готовы были отдать. А вчера сенатор еще тысячу прислал: «На приданое!»

И сестренки вначале робко, потом все более наглея, начали действовать. Десятки тысяч рублей потекли в их алчные руки.

Самое страшное — это когда жестокость простирается на существо безответное — на ребенка. Вот строки судебного хроникера той поры. Строки, от которых холодеет кровь: «Сестры-шведки, собирая на содержание девочки огромные суммы, не только не заботились о ней, но еще находили возможным истязать ее. Крошку не кормили, а питалась она теми кусками, которые попадали ей под руку. Чтобы между малюткой и прислугой не было общения, ее названные матери, уходя на промысел, запирали ее в темной спальне. Объятый ужасом ребенок начинал кричать, но прислуга была лишена возможности успокоить его. Малютка кричала до тех пор, пока обессиленная не забывалась сном».

И это было для девочки счастьем, так как если одна из ее «матерей» возвращалась тогда, когда ребенок кричал, то малышку били до потери сознания. Так эта несчастная жила со дня рождения…

* * *

Время бежало. Вопреки усилиям шведских сестренок, ребенок подрастал удивительно милым и красивым. Портили его лишь кровоподтеки и синяки, которые во множестве оставляли на его теле истязательницы.

Сестренки решили переехать в более роскошную квартиру. Ненастным вечером, когда ледяной северный ветер бросал в лицо холодные брызги, к шведкам по их зову пожаловала знакомая нам акушерка. Моника, у которой переменились наметки относительно Чугреева, выпихнула на крыльцо едва одетую Маргу:

— Пусть несколько дней поживет у тебя, старая. А то путается под ногами, мешает вещи собирать. На, возьми пять рублей. Разоришься с этой… — И последовало грязное ругательство.

Пришли крещенские дни. Свирепые морозы мертвой хваткой сковали землю. К дому на Английской набережной подлетели сани. Из них легко спрыгнул на землю Чугреев.

Уже месяца три он не получал вестей от Моники. Едва дела позволили, он поспешил в Питер. На звонок вышла хозяйка дома — внушительных размеров бабенция. Не приглашая войти, она с порога крикнула:

— Адреса сестер не знаю. Тута они больше не живут. — И, плотней запахивая на груди лисью шубу, проворчала: — Ишь, делов наделали, а мне не приказали говорить. — И хлопнула дверью.

Дальний родственник Чугреева работал в полиции в большом чине майора. Купец отправился к нему. Тот быстро навел справки, протянул листок бумаги:

— Твоя прелестница нынче имеет жительство в Литейной части, на Воскресенской набережной во владении Гассе — это под нумером двенадцать.

Купец отправился по указанному адресу. Моника встретила его холодно, даже враждебно. Уже в прихожей, не приглашая раздеться, выпалила:

— Марги больше нет… Она умерла.

Чугреев ахнул, схватился за сердце:

— Как умерла? Когда?

— Еще осенью, когда мы переезжали. Простудилась и померла. Дело обычное. Похоронена на седьмом участке Волкова кладбища. И вообще… нам надо расстаться.

Ошеломленный, Чугреев вышел на крыльцо. Его воображение живо пробудило в памяти милую детскую мордашку, которую он успел полюбить, с которой связывал надежды. Кровь гулко стучала в висках: «Что делать?»

Есть друзья, о которых мы порой забываем в светлые дни, но обязательно вспоминаем в минуты черные. Таким был для Чугреева петербургский купец Иван Чистов, детина высоченного роста, заросший буйной русой бородой, безудержный гулена, умевший за ночь прокутить целый капитал, но человек трудолюбивый и к тому же верный друг.

Чистов обрадовался приятелю, усадил за стол. Кухарка поставила перед ними гудящий самовар. Попивая чаек с медом, хозяин поинтересовался:

— Почто, Игнатий, ты такой хмурый?

Разоткровенничавшись, Чугреев стал рассказывать о своей беде. И тут произошло нечто невероятное. Чистов подскочил на стуле, хлопнул приятеля по плечу:

— Слушай, Игнатий, а эту маленькую девочку звали Марга?

Теперь наступила очередь Чугреева удивляться.

— Откуда ты знаешь? — хрипло от волнения выдавил он.

Чистов схватился за голову и зашелся в нервическом хохоте: