Блуд на крови - Валентин Лавров

Чугреев послал лакея в кучерскую комнату с приказом:

— Скажи моему Митрофану, что выезжаем!

…Пара шустро летела по заснеженной дороге. Снег искрился в волшебном свете полной луны. Пристяжная метала копытами снежные комья. И казалось Чугрееву, что спешит он к своему долгожданному счастью. А легкую победу над девицей объяснял искренней, всепожирающей страстью, которая, как верил он, вспыхнула в девичьем сердце.

Ночь эту Чугреев провел в угловом доме на Английской набережной. В окно виднелся лед Екатерининского канала, припорошенный снегом и с темными полыньями, в которых бабы полощут белье.

Моника казалась ему небесным созданием, посланным на землю как воплощение необычной красоты и женской прелести. Впрочем, когда мужчина подойдет к полувековому своему рубежу, то любая юница кажется ему писаной красавицей. Прижимая к себе чудное девичье тело, купец нежно и серьезно говорил:

— Всю свою жизнь я втайне жаждал этой встречи, я только и жил надеждой на нее. Своей покойной жене я был предан, никогда не изменял ей, но и никогда не испытывал особой страсти. Как теперь буду жить без тебя, Моника?

Девица игриво отвечала:

— Сегодня вечером уедешь в Москву и навсегда забудешь бедную Монику. А я всегда буду любить тебя, всегда буду скучать.

Туманное морозное солнце заглянуло в спальню. Девица спросила:

— Я тебе приготовлю эгрера медшинка?

— Что это?

— Это то, что шведы едят на завтрак, — яичница с ветчиной.

— Охотно!

После завтрака Чугреев в последний раз крепко поцеловал губы Моники. Он пообещал:

— Постараюсь почаще бывать в Питере. А это возьми, купи себе подарок… — И Чугреев протянул пятьсот рублей.

— Ах нет! — возмущенно замахала руками девица. — Моя любовь чиста и бескорыстна. — Деньги, впрочем, спрятала в сумочку. — Какой ты, Игнатушка, щедрый! Я уже успела привыкнуть к тебе, буду скучать и хранить верность.

Что касается обещания хранить верность, то Моника тут несколько преувеличила. И вообще, она вовсе не была столь простодушной и невинной, какой хотела казаться. Уже четыре года — с шестнадцатилетнего возраста — эта девица занималась проституцией. При этом, как позже отметят в полицейском протоколе, «имела исключительно богатых клиентов, не подозревавших о ее профессии».

С этой же целью вот-вот должны были прибыть в Петербург и ее четыре сестры, надеявшиеся найти в России и богатых клиентов, и позже — простофиль-женихов.

И в этом был резон: любая шлюха рано или поздно находит мужа, который чтит ее как самую чистую невинность.

Моника, будучи весьма неглупой, уже начинала сильно тяготиться своим порочным образом жизни. Больше всего ее удручало то, что значительную часть денег приходилось отдавать на сторону: за квартиру, за пышные наряды, полицейским на взятки. Два раза она успела переболеть дурной болезнью.

Купец из Москвы весьма устраивал Монику как будущий муж. Он показался ей чуть глуповатым, весьма щедрым, неопытным в любовных делах. Боясь разоблачения, она с радостью покинула бы Питер.

* * *

И кажется, к тому шло. Бросив в старой столице большие дела, Чугреев на Пасху и Троицу приезжал к Монике, привозил богатые подарки, уверял:

— Я так скучаю, Манька, по тебе! В следующем апреле конец моему зароку, под венец тебя поставлю. Твои шведские родители согласны будут? Но из немецкой веры тебе следует перейти в нашу, православную.

— Ах, я так мечтаю перейти! — Девица преданно глядела Игнатию в глаза.

Чугреев успел переделать заграничное имя Моники на российский лад. Девица горячо обнимала купца:

— Я тоже без тебя жить не в состоянии. А за подарки — так со мюке! На языке моей замечательной родины это означает: «Большое спасибо!»

Жених уезжал домой, в Москву, а девица продолжала принимать у себя любовников: престарелого князя — члена Государственного совета, конногвардейского полковника, видного адвоката, богатого петербургского купца и еще кого-то. И каждый из этих любовников был твердо и наивно уверен, что он у девицы единственный. Частое мужское заблуждение!

В самом конце августа подвернулся особый, необычный случай. И девица решила рискнуть, пойти ва-банк.

Заметим, что еще зимою к Монике прибыли ее долгожданные сестренки — Аника, Эва, Мария и Кристина. С помощью опытной и богатой связями Моники быстренько обзавелись любовниками — как и у сестры — всех возрастов и званий, но обязательно богатыми.

Младшая из этой фамилии — семнадцатилетняя Кристина — привезла в чреве своем плод человеческий. Чтоб изгнать его, отправилась к акушерке, которая за десять рублей ассигнациями все исполнила. И приглашала еще:

— Ежели что, девки, не сумлевайтесь — топайте ко мне. При вашем вольном положении — главное без обу зы. А я при каком хочешь сроке вмиг ослобожу, порожней сделаю. Одним словом, опростаю.

Моника присутствовала при всей процедуре в качестве переводчицы, да заодно с любопытством наблюдала операцию. Сейчас она обнадежила акушерку:

— Обязательно придем!

Та, вытирая окровавленные ладони, вдруг встрепенулась:

— Я об чем? Ведь бывает и противоположная нужда. У нас тут одна роженица померла, а плод любви живой вылез. Девочка, такая складная. Купить никто из знакомцев ваших не желает? Скажем, милостыню просить. С младенцем больше кидают. А коли помрет, значит, к ангелам прямиком отлетит — тоже удобно.

У Моники вдруг мелькнула дьявольская мысль.

— Сколько месяцев девочке?

— Эх, милая, каких месяцев? Пять дён всего. Ни родных, ни близких. Коли что, так никто не спросит, не хватится. Будь себе покойна.

— Дорого?

— Чего уж там, за четвертной билет отдам. Вместе с пеленками. Ее покойная мамаша, как словно конец свой чуяла, притащила целую кучу с собой. Думала я пеленки продать, да уж жалко, тебе вместе с плодом вручу. И кормилицу пришлю. Одна тут нищая родила, за двугривенный ходить будет к тебе.

* * *

Так на Английской набережной появилась очаровательная малютка. Сестренки крестить ее не понесли, а назвали Маргой.

В середине сентября в Питер к своей возлюбленной пожаловал Чугреев. Моника встретила купца с улыбкой на устах и младенцем на руках:

— Поздравляю, папочка! Вот плод нашей страстной любви.

Гость от удивления выкатил глаза.

Чугреев в силу неиспорченности натуры был доверчивым. Он не умел врать, обманывать, хитрить. И ему казалось, что весь мир такой же чистый, как он сам. Этим порой пользовались пройдохи, но купец избегал дурных и случайных знакомств. Это его и выручало.