Блуд на крови - Валентин Лавров

Гвоздев осмотрел мягкие ткани кожи и сказал Кони:

— Анатолий Федорович, видите пятна темно-бурого цвета? Это означает, что удар в переднюю часть лба был нанесен посмертно.

Нечаев, до того с поразительным спокойствием любовавшийся процедурой вскрытия, так и подпрыгнул на месте.

— Давайте продолжим исследование дальше, — заметил Кони, — и тогда сделаем окончательный вывод. Вы — профессор знаменитый!

Профессор обмотал полотенцем нижнюю часть лица, плотно удерживая руками голову. Помощник, встав с правой стороны, приладил «английскую» пилу, намазав ее деревянным маслом, и, отступя на полвершка от глазных впадин, начал пилить лобную кость. Профессор приговаривал, слегка поворачивая голову:

— Осторожнее, братец, не повреди оболочки и мозг!

Слегка вспотевший помощник наконец закончил пилить и маленькой щеточкой, похожей на зубную, смахнул опилки из образовавшегося желобка. Потом он засунул в костяную щель долото и мягко нажал. Профессор вложил пальцы в отверстие и снял верхнюю часть черепа. Он оглядел обнажившийся мозг, взял карандаш и молча что-то чиркнул на листке бумаги. Потом произнес:

— Здесь типичный случай ушиба мозга: в лобных долях серого вещества имеются мелкоточечные кровоизлияния. Их характер подтверждает мое первоначальное заключение: удар в лобную часть головы нанесен уже мертвому человеку.

Нечаев злобно захохотал, зашелся в нервном смехе:

— Ха-ха! «Профессор» кислых щей! Все, все врет, дурак! Это я портного жахнул еще живого, он у стола стоял. После удара он еще на меня ругался. Ну и «профессор»!

Кони спокойно осадил:

— Профессор Гвоздев — замечательный специалист. А если здесь есть кто дурак, так это ты сам. Читать умеешь? — И прокурор показал опешившему убийце записку профессора: «Удар прижизненный». — Ты клюнул на нашу приманку. Спасибо за признание в убийстве.

Дико завыл злодей, поняв свою оплошность.

Суд приговорил Нечаева к десяти годам каторги. Убийцу этапом отправили в Сибирь. После одной из ночевок его нашли мертвым: чей-то профессиональный удар всадил по самую рукоять нож ему прямо в сердце. Виновного, как водится в таких случаях, не нашли.

Но гораздо ранее этого события нотариус вскрыл «духовную» Ивана Петровича Чернова, казанского мещанина. Дом и все свое состояние он оставил Джаваду и Надире. Супруги-татары приказали своим детишкам до конца жизни поминать в молитвах хорошего русского человека Петровича, который даже за гробом творил добрые дела.

Когда эта история стала достоянием гласности, она потрясла людей. Как писали газетные хроникеры, «невозможно поверить, что подобная дикость могла случиться в конце просвещенного XIX века в самом Петербурге и на глазах всевозможных властей».

Богатый московский купец Игнатий Александрович Чугреев был человеком вдовым, положительным и немолодым — ему уже стукнуло сорок три. Свахи чередой ходили вокруг купца, предлагая невест самых завидных — юных, красивых, непорочных, из хороших семейств.

Вдовца беспокоила его могучая мужская сила, но, дав зарок пять лет после смерти любимой супружницы не жениться, он уже четыре года продолжал одинокое существование. И в то же время, блюдя нравственную чистоту, брезгал легкомысленными знакомствами с разного рода игривыми гризетками.

Но, видать, и впрямь грех сладок, а человек падок. По торговым делам вскоре после Крещения 1881 года Чугреев прибыл в Петербург. Тут как раз приключился праздник у купца Чистова по случаю его сорокалетия.

Будучи с юбиляром дружен, Чугреев отправился за подарком в ювелирный магазин Ивана Гуняева, что в доме восемь по Соляному проезду. Тут он облюбовал роскошный письменный прибор с двумя нимфами, искусно изготовленный из серебра.

Он оплатил покупку и готов был покинуть магазин, как вдруг к нему обратилась прелестная особа лет восемнадцати, одетая в хорошо сшитую ротонду на беличьем меху. Чуть смущаясь, она спросила:

— Приказчик уверяет, что эти изумрудные сережки мне к лицу. Так ли это?

Барышня правильно выговаривала слова, но Чугреев все же уловил акцент и подумал: «Мамзель хоть и чужестранка, а весьма смазлива, даже аппетитна!»

— К такому личику все хорошо, а сережки эти — особенно! — галантно ответил купец.

— Спасибо! — весело улыбнулась барышня. И повернулась к приказчику: — Господин советует, я заеду к вам на днях, выкуплю их, у меня с собой нет такой суммы.

Чугреев вдруг почувствовал какого-то особого рода любовное вдохновение. Неожиданно для самого себя он воскликнул:

— Ну, это вовсе и не сумма, а всего лишь двести рублей! Коли эта безделка вам, сударыня, нравится, я сейчас же оплачу ее. Вот, приказчик, возьми. — И он положил на прилавок деньги. — Берите, барышня, не сомневайтесь.

— Мне стыдно, право! — заалела девица. — Тогда завезите меня домой, я вам верну долг.

* * *

Купца словно закрутила, завертела страсть. Натура, давно сдерживавшаяся усилиями воли, взяла свое. Он уговорил слегка упиравшуюся девицу поехать в ресторан. Там, обычно не предававшийся разгулу, Чугреев веселился от души. Девица уже успела поцеловать в губы Чугреева и звонко выкрикивала:

— Я тюкер ом шампань!

Купец интересовался:

— Это вы о чем?

— Разве ты не знаешь шведского языка? Я шведка! Родилась в прелестном городе Вестервике. Это на балтийском побережье. Зовут меня Моника. И сказала тебе, Игнатушка, вот что: «Я люблю шампанское!»

— Это сколько прикажете. Эй, человек! Неси сюда полдюжины шампанского — французского, самого дорогого! Живо!

— Игнатушка, это очень много — полдюжины. Мы столько не выпьем.

— Возьмем с собой. Или, ха-ха, лошадь мою напоим! Вы поедете со мной в гостиницу?

Глаза девицы лукаво глядели на купца.

— С таким бравым человеком я готова на все. Я тебя люблю, Игнатушка! А ты меня?

Чугреев краснел, что-то мямлил. Наконец он полюбопытствовал: почему Моника так хорошо говорит по-русски?

— Так я все детство провела в Вязьме. Жила с теткой. Она была горничной у богатого купца. Я даже три класса гимназии там окончила. За мою учебу купец платил. Дома у меня еще четыре сестры. Весной они приедут в Петербург. Здесь жизнь легкая и… как это… с роскошеством.

Стол ломился от яств и бутылок с разноцветными наклейками. Тосты провозглашались один за другим. И все чаще звучало:

— За нашу любовь!

Под утро Моника в страстном порыве обняла купца, жарко дыхнула ему в лицо:

— Прости, Игнатушка! Мне стыдно ехать в гостиницу. Что обо мне подумают? Ведь я честная девушка. Я приглашаю тебя к себе в гости.