Крест мертвых богов - Екатерина Лесина

Вот пиво не раздражало совершенно. Ледяное, горьковатое, оно как нельзя лучше подходило для утоления жажды. Пару глотков, и жизнь стала лучше.

– Вот это другое дело, – заметил Гаврик, дожевывая бутерброд. – Еще немного, и совсем человеком станешь. Слушай, где это ты вчера так погудел, а? С немкой своей?

Руслан покачал головой. Напиваться в присутствии Эльзы? Да и то сказать, присутствием своим она его не баловала, к выставке собак готовит… или к боям… или просто занятостью отговаривается… В нынешнем состоянии тяжело думать. Особенно об Эльзе… позвонить вечером… и пригласить куда-нибудь, если силы еще останутся. Или просто поинтересоваться, как поживают собаки… собак она любит, а вот людей, кажется, не очень.

– Тогда с кем?

– Так… у друга день рождения. Был. – У сыра резкий неприятный вкус, и кондиционер шуршит, вроде бы звук едва слышен, а в то же время присутствует, раздражает именно тем, что пытается быть неслышным. – Ты лучше расскажи, что с архивами.

– А что с архивами? – Гаврик пожал плечами. – Тишина с архивами, знаешь, сколько их в Москве? И знаешь, как туда пробиться тяжело? Я ведь не кандидат, не доктор, вообще левый человек, чего-то хочу, а сам толком не знаю, чего именно.

Он вздохнул, глотнул пива, смешно вытер губы салфеткой – жест получился донельзя манерным – и продолжил:

– В общем, как мне объяснили, после войны тут царил разброд и шатание. Нет, поначалу все было строго, все-таки столица и время военное, а потом, уже после победы, когда люди стали возвращаться из эвакуации, когда пошли кадровые перестановки, пересчет погибших, раненых, попавших в плен, вот тогда воцарился сущий ад. А мы ищем женщину, не москвичку, приезжую, в теории, если верить этому твоему профессору-алкоголику, вышедшую замуж, а значит, сменившую фамилию. А на какую – не знаем, в каком году конкретно приехала – тоже не знаем, где работал ее муж – тоже. И получается, что ни хрена-то мы не знаем, кроме того, что у этой тетки когда-то имелся револьвер системы «наган» и крест, судя по описанию, тот самый, который выплыл в нашем с тобой деле. Аминь.

Гаврик хлопнул по столу и едва не перевернул солонку. Тут же смутился своей неловкости и покраснел.

– Значит, без шансов? – Пива в бокале оставалось на два глотка, еще, что ли, заказать? Многовато будет… еще только утро, и жара на улице. Развезет.

– Похоже на то. Слушай, мне тут другую идею подсказали, мы за крест уцепились, а если за револьвер попробовать? Оружие-то приметное, тем более такая история за ним… может, прежде где появлялось? Ну, оценивать приносили? В девяностые много у кого проблемы возникали, а хороших спецов не так и много!

Идея была толковой. Идея была до того толковой, что Руслану стало стыдно – самому следовало додуматься. Осталось найти спеца.

– Оксана, Оксана, Оксана… – Озерцов ходил по кабинету кругами, уже второй час ходил, и Гришка, время от времени заглядывавший в приоткрытую дверь, всякий раз спешно, пока начальник не заметил, исчезал.

Гришка, верно, полагает, что Никита Александрович находится в дурном расположении духа, и оттого изо всех сил стремится держаться от Озерцова подальше, и последней нехитрой уловкой стала тихая просьба «отъехать по важному делу», которую Никита и не услышал. Правда, головой кивнул, и счастливый Гришка умчался, надо полагать, Мишку тоже с собою прихватил.

– Оксана, Оксана… красивое имя, правда? – Никита замер на мгновенье, устремив невидящий взгляд за окно, где сизое марево дождя смывало с улиц остатки снега. А я думал о том, чем грозит мне вчерашняя встреча Озерцова с моей соседкой и как поступить: рискуя навлечь на себя ярость влюбленного юноши, рассказать о наших с Оксаной непростых и непонятных отношениях либо же смолчать, предоставляя времени возможность все расставить по местам.

– Ты видел, какие у нее глаза? Нет, ты видел? Хотя конечно, чего уж… видел… ты живешь… – Никита запнулся, обернулся, резко и зло, рука потянулась к кобуре. Но тут же, словно устыдившись своего желания избавиться от меня, Озерцов вымученно улыбнулся и спросил: – Ты, Сергей Аполлоныч, человек благородный, верно? Ты не стал бы девушку обижать?

О нет, Оксану я не обижал, ни взглядом, ни словом, ни жестом, как можно причинить зло тому, что суть сама жизнь? Что же касается остального, то без Оксаниного согласия ничего бы не случилось… не случалось.

Ответил я коротко:

– Нет.

– Вот и ладно. – Злость исчезла внезапно, и теперь улыбка Озерцова выглядела настолько дружелюбной, насколько ему вообще было свойственно это чувство. – А она давно… живет?

– Давно.

– Какая она? Расскажи.

Какая? Разная. Светлая, наверное, вот самое подходящее слово. Черные волосы, смуглая кожа, брови будто сажей печной подведенные, а все равно светлая, точнее, полная света и умиротворения, которого мне так не хватает.

Иногда она задумчива, иногда раздражена или даже сердится, в такие моменты черные брови сходятся над переносицей, а на щеках вспыхивают редкие пятна румянца. Когда Оксана сердита, то в голосе ее появляются стальные нотки, а меня в подобные минуты она величает с нарочитым почтением.

Но Никите рассказываю скупо и боюсь, что он догадается, чем вызвана эта сухость повествования, но нет, Озерцов непонятно слеп, Озерцов истолковывает все по-своему.

– Не по вкусу соседка? Что, небось была бы барышня из ваших, из благородных, беленькая да чистенькая, небось не стал бы хмуриться, а, Сергей Аполлоныч? Да ты не боись, помогу с уплотнением, и соседке твоей помогу… как ты думаешь, ежели ей с продуктами подсобить? – Никита прикусывает фалангу пальца – признак задумчивости и наивысшей сосредоточенности. – Или нет, лучше если с работой… она грамотная? Хотя не важно, найду чего поручить, если что, чай подавать станет.

Было заметно, насколько собственная идея пришлась Озерцову по вкусу, а значит, не отступит. Даже если сама Оксана откажется, не отступит.

Никита подошел к окну, дернул фрамугу, впуская внутрь зыбкий влажный мартовский воздух, высунулся наполовину и во всю глотку заорал:

– Эге-ге-ге! Лю-ю-юди! Весна пришла!

Обернувшись же ко мне – по лицу стекали капли воды, – он уже тише поинтересовался:

– Весна ж пришла, Сергей Аполлоныч, а ты смурной. Нехорошо это. Радоваться надо… всем надо радоваться!

Весна и вправду пришла, день за днем солнце поднималось все выше и выше, разливая мутновато-мягкий, точно разведенный водою, свет. И вот уже снег сошел, стаял, сполз на улицы потоками стылой воды, что, смешиваясь с землей, образовывала ту самую непролазную грязь, которую люди костерили привычно и оттого незло.

В иное время я любил весну, она увязывалась в памяти с возрождением, обновлением да Пасхой, праздником тяжеловато-торжественным и вместе с тем безусловно радостным. Однако нынешняя жизнь моя не оставляла места для праздников, равно как и для радости, право слово, если что и замечал, то неудобства. Вот в шинели становилось жарковато, но выданную Озерцовым черную кожанку я не надевал из принципа. И принцип был отнюдь не в том, что куртка эта стала уже своеобразным знаком принадлежности к новой касте, сколько в том, что подарена она Озерцовым.