Крест мертвых богов - Екатерина Лесина

Стерва, тупая, наглая богатая стерва. Мораль она читать будет! Да насрать Даниле на эти морали. Права Гейни, во всем права, те, кто на бабле сидит, считают себя круче всех остальных, у которых денег нету. А Данила кто тогда? Тетка деньги дает, каждый день оставляет на столе, вроде бы как на карманные расходы, суммы выходят немалые, а с другой стороны, он же не просил. И теперь, значит, на содержании?

– Данила, ты меня слушаешь?

Данила кивнул. Раз она деньги дает, значит, имеет право говорить, а ему только и остается, что слушать. И слова наперекор не вякнешь. Купила, значит, как последнюю суку купила.

– Я оформила опекунство. Проблема с тем неприятным происшествием… с парнем, которого вы избили, тоже решена. Умер он, уже выйдя из больницы, и не от ваших побоев, а от отравления метиловым спиртом. Понятно?

Понятно. Куда уж понятнее, значит, спился и сдох, и суда не будет. Нет, не то чтобы Данила так уж боялся суда, но на душе стало как-то полегче. Вот хоть тварь и недочеловек, и к Гейни приставал, но все равно неприятно было ощущать себя убийцей.

– Дальше. В школу я тебя устрою, это тоже не проблема, но хотелось бы узнать профиль, – теткина деловитость раздражала, сидит себе, ногу за ногу закинула, и Данилову жизнь по полочкам раскладывает, а ему только и остается, что слушать да соглашаться.

– Какой профиль?

– Гуманитарный. Математический. Естественные науки. Какие предметы вообще тебя увлекают?

– Не знаю.

– Это как? – теперь удивилась она. – Ты же учился, значит, должно же тебе что-то нравиться, и наоборот. Нет смысла долбить стену лбом и заниматься тем, к чему нет способностей. Ты подумай, а потом вместе решим. Хорошо?

Яна улыбнулась, как-то тепло и даже ласково, как никогда прежде. И может, не совсем она стерва-то?

– Совсем, – Гейни сидела на лавочке, наблюдая, как носится по лужайке Принц. Тот то нарезал круги, то припадал к земле, вроде как отдыхая, и было видно, как вздымаются черные бока, то снова пускался неловким, неуклюжим галопом.

– Совсем сбрендила, дура старая, – Гейни подвинулась ближе, она теплая и пахнет хорошо. И голос у нее такой, что Данила и слов уже не слышит, ему и не нужны слова, достаточно голоса, хрипловатого, мягкого, ласкового.

– Думает, что купила тебя. У самой детей нету, климакс уже, помирать скоро, а деньги, значит, некому оставить, вот и вспомнила про тебя. Поздравляю, вытянул счастливый билет, теперь все твое будет. Правда, если с поводка не соскочишь.

– Да не надо мне ничего, – ну не любил Данила такие разговоры, было в них что-то неприятное, двусмысленное.

– Не надо? Вот так просто взять и отказаться? Дурак ты.

– Я?

– Ты, – повторила Гейни. – Тут иначе надо. Зачем отказываться? Если по справедливости, то все и вправду твоим быть должно. Ну, сам посуди, твоя мамка уехала из Москвы, верно? Значит, оставила свою долю наследства своей сестре, твоей тетке, а та уже, пользуясь оставленным, открыла дело и раскрутилась. И что, вспомнила она про твою мамку или про тебя? – Гейни говорила спокойно и убедительно. И правда ведь, но все равно разговор темный, отстойный.

– Ну, ты погляди, как вы жили, сравни вашу квартиру и теткину, и денег сколько… а ты мобильник полгода у мамки выпрашивал.

Принц, набегавшись, подошел к Даниле и, сев напротив, радостно осклабился. Принц понимает, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, понимает Данилу. И что на деньги ему положить. Вот только и вправду обидно. Если Гейни права, то тетка их с мамкой обокрала, а теперь из себя благодетельницу строит.

Стерва.

– Я уйду от нее, – Данила поскреб Принца за ухом, и тот зажмурился. – Завтра же уйду. На работу устроюсь, хоть грузчиком…

– О господи, – Гейни фыркнула. – И все-таки ты – конченый идиот. Иначе действовать надо, так, чтобы она тебя любила, чтобы привязалась… и чтобы потом никто ничего не заподозрил. Поживешь года два-три на всем готовом, потом, когда восемнадцать исполнится, когда никто наследство забрать не сможет, тогда и с теткой проблему решишь…

– Ты что, убить ее предлагаешь? – мысль была настолько дикой, что Данила оторопел. – Яну убить?

– Убить? Кто сказал об убийстве? Успокойся. – Гейни обняла его, прижалась и промурлыкала: – Я про то, чтобы отсудить свою долю… да и кто знает, может, к тому времени сама сдохнет. Она ж больная, ты что, не заметил?

– Не заметил, до чего тихо, а? – отчего-то шепотом поинтересовался Гаврик, будто боялся спугнуть эту самую тишину. А ведь и вправду тихо, спокойно, почти покойно, правда – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – покойников больше не появлялось, точнее, появлялись, конечно, но не меченные Мертвым Крестом, который по сути есть свастика, да не простая, а исторически ценная и дорогая. Если, конечно, верить Кармовцеву.

– Нет, ну не к добру это, чтобы днем так тихо. – Гаврик не унимался, настойчивый, надоедливый. Жужжит, жужжит, а ведь и без его жужжания голова раскалывается, то ли от мыслей, то ли от выпитого вчера… водка, видать, паленая была. Или вином шлифовать не следовало. Ох точно, не следовало.

Похмелиться, может?

– Эй, командир, ты сегодня вообще никакой, – Гаврик протянул руку, лоб пощупать, Руслан одернулся, но от излишне резкого движения в голове осколочной миной разорвалась боль.

До чего же хреново…

– Ты слушать меня будешь? Или давай выйдем, тут кафе есть неподалеку… посидим, чаю попьем, – хитрый прищур васильковых глаз – все видит, все чует, мелкий бес, и чаем дело не ограничится. На часах – одиннадцать утра, если похмелиться, то на такой жаре да на вчерашние дрожжи развезет моментально. И, следовательно, никакой работы не будет. Если не похмеляться, то Руслан скорее всего сдохнет, и опять же работы не будет. Значит… на выводах мозг окончательно завис.

– Идем, – Руслан поднялся, придерживая голову рукой, того и гляди рассыплется.

Кафе располагалось в полуподвальном помещении. Небольшое, но уютное, оно радовало полумраком, отсутствием музыки и людей, а главное – блаженной прохладой. Руслан, прислонившись к стене, закрыл глаза, ощущая, как остывает, избавляется от привнесенной извне жары тело.

– Девушка, нам два пива. Разливное? Холодное? Замечательно. И вон тех бутербродов тоже. Сколько? Ну, давайте тех, которые с ветчиной – четыре, с сыром – два… а горячее есть что-нибудь? – отвратительно жизнерадостный голос Гаврика нарушал устоявшийся покой этого замечательного места, и Руслан открыл глаза.

Нет, все-таки не следовало вчера водку вином шлифовать.

– Ожил! – Гаврик поставил на стол тарелку с бутербродами. Тонкие ломтики батона, тонкий слой масла, тонко нарезанная ветчина, тонкие полупрозрачные доли лимона… слишком много тонкого. Возникшее ощущение дежавю полностью отбило остатки аппетита. Почему-то раздражал и вид блюда, и нарочитое изящество, и вообще все, кроме, пожалуй, принесенных официантом бокалов с пивом.