Щит и вера - Галина Пономарёва

Утром на лошадях подошёл охранный дозор. Проверили наличие всех переселенцев, открыв учётную карточку на каждого сосланного, даже на ребёнка. Оказалось, что в десяти – двенадцати километрах от места, определённого для репрессированных крестьян, располагалась в селе Пудине спецкомендатура. И оттуда приезжали энкавэдэшники, проверяли наличие людей на месте определения поселения. Евдокия кинулась в ноги одному из них и с мольбой стала просить о том, чтобы сказали ей, где же сыночки. Ответа не последовало, сочувствия тоже. Стражники объявили об условиях проживания:

– Обживаетесь самостоятельно, на помощь не рассчитывайте, на харч тоже, врачей вам не подготовили, кругом тайга на десятки вёрст, бежать некуда. Летом – болота. За вами ничего нет! Так что осваивайте новые места! – с издёвкой в голосе озвучил один из конвоиров.

– Вас даже охранять не надо! Побежите – погибель верная!

Погарцевав на лошадях, они скрылись в тайге.

Всю зиму три семьи жили вместе в выкопанной землянке, питались дичью, заваривали еловую хвою, наладились муку делать из кореньев и засохшей лебеды, от такой «пищи» часто болели. За зиму из девятнадцати человек умерли от цинги четверо. Семья Анисима, не считая сыновей, встретила первую весну в таёжном крае без потерь. Мужчины заготавливали лес, чтобы летом приступить к строительству домов, пушнину на будущие шубы. Первая зимовка показалась бесконечной. Положение спецпереселенцев, выгрузившихся в дремучей тайге, было чем-то средним между положением отшельников, отвергнутых обществом, и положением заключённых. Весь смысл их существования состоял только в одном – приспособлении к условиям суровой природы и стремлении не умереть от голода или мороза до наступления следующего дня. Островки этой мученической жизни, разбросанные по всему таёжному северному краю, были своего рода заповедниками, где непрерывно шёл эксперимент по естественному отбору людей.

Пришла весна. Надо было отвоёвывать землю у тайги. Вековые деревья пилили, корчевали вручную, лошадей не было. Анисим со своей семьёй тоже раскорчевал своё поле, посеял зерно, посадил картошку, овощи, срубил избу. Из трёх семей появилось небольшое поселение – Средняя Таванга. Оказалось, что уже есть Нижняя и Верхняя, а теперь появилась Средняя. Хлеб и кое-что из товаров служба комендатуры завозила раз в месяц, отоваривали под будущий урожай. Как выяснилось, в ближайших сёлах большая часть населения – раскулаченные крестьяне со всей России. Анисиму с большим трудом удалось узнать, что его сын Галактион живёт в Нижней Таванге в одной семье, но вот другой сын, Илья, умер, не пережил зимы. Это была тяжёлая потеря! Всей семьёй оплакивали сыночка. Галактиону дать о себе знать не получалось. Переписка была запрещена. Один из конвоиров за пушного зверька согласился передать устно сыну о его семье и принести ответное слово, как только будет возможность.

Пришла весна и в Луговое. Дочки Калины Самсоновича и Анна Самсоновна так и жили в землянках на подаянии селян. Анна Самсоновна вместе с девочками заготавливала чайные и целебные травы, сушила грибы, лесную ягоду, благо в лес не запрещалось ходить. Все, что там съестного произрастало, солилось, сушилось, варилось впрок. Летом было легче. Зимой одолевал мороз, сказывались проблемы с дровами, поэтому летом собирали и сушили кизяк, заготавливали валежник. Таким образом выживали.

Весной 1928 года в Луговое вернулся из австрийского плена Григорий Самсонович Зыков, на которого его жена, Марья Назаровна, в марте 1915 года получила известие о его гибели.

Днём его увидел Гамозов Василий стоящим на пустыре, где прежде был родовой дом Зыковых, а теперь дружно всходил бурьян, а от построек даже следа не осталось. Григорий, в солдатской шинели, с вещмешком за плечами, как будто только что демобилизовался из действующей армии, стоял на месте своего дома.

– Григорий, ты, что ли? – ахнув, воскликнул он. – Как же это? Где ж ты был столько годов?

– Вот был… Об этом после. Ты – Василий Гамозов? А где же мои? – не дожидаясь ответа, спросил Григорий Самсонович.

– Дак Марью Назаровну твою раскулачили за братьёв, что с белыми ушли, дом ваш разобрали коммунары, а теперь в нём колхозная контора располагается, а она, Марья твоя, родительский дом заняла. Там и живёт с сыночком Савушкой, – суетясь, скороговоркой выпалил Гамозов. – Это надо же так! Бывает же такое! – не перестал охать и удивляться Василий.

Не дослушав его, Григорий пошёл в другую сторону села, к дому, из которого когда-то сватал свою жену. Его встречали односельчане. Многие не узнавали, а кто признал, тот долго глядел вослед солдату. Григорий подошёл к дому. Вид у него был жалкий, хотя когда-то Носковы были крепкими хозяевами, торговали лесом, и дом их был один из лучших на селе. Много лет к нему не прикасалась мужская рука, весь он врос в землю, почерневшая крыша явно давала течь, а от больших ворот осталась только половина, и та не знала, на какую сторону упасть. Возле дома он увидел юношу, который точил лопаты, готовясь к огородным работам. Григорий даже не понял, что этот юноша делает возле марьиного дома, и только через некоторое время осознал, что это же Савва! Когда он уходил на фронт в 14-м году, ему всего два годика было, а сейчас… шестнадцать годов!

– Ну что, сынок, инвентарь к пахотным работам готовишь? Дело! А мамка дома?

– Дома, дяденька. А ты к нам, что ли? Чей будешь? – вопросом на вопрос ответил юноша незнакомцу.

– Я – отец твой, Григорий Самсонович Зыков, – как можно спокойнее ответил он.

– Нет, дяденька, мой тятя на фронте в пятнадцатом году погиб! – с удивлением возразил юноша.

– Да пойдём в дом, милый, там всё и объясню! – с нескрываемым волнением обратился к сыну Григорий.

Он сам открыл дверь, а Савва нерешительно шёл за ним. Марья ухватом что-то делала в печи, не глядя на вошедшего в дверь, бросила:

– Савушка, водички надо бы натаскать в дом да корову напой. Сделай, сынок, по-быстрому, да отобедаем, – не поворачиваясь, обратилась она к сыну.

– Здравствуй, Марья! Это я, Григорий! – с волнением в сердце сказал Григорий Самсонович.

Жена, не поворачиваясь, словно боялась, что видение исчезнет, сказала:

– Григорий, и впрямь ты, что ли?

– Марья, да ты погляди на меня, не бойся, не призрак я! – всё больше волнуясь, продолжал Григорий.

Марья Назаровна резко развернулась, увидев мужа, рухнула без чувств Григорию на руки.

– Мамка, мамка! – с испугом закричал Савва.

Через несколько минут Марья открыла глаза, руками ощупала лицо Гриши и заголосила. Откуда только она вспомнила причеты, или они всегда живут внутри русской женщины до случая, ну вот он и представился Марье Назаровне.

– Из плену я, из Австрии, год, почитай, иду, – дрожащим голосом пытался объяснить своё появление Григорий Самсонович. – Насмотрелся я в России, что делается! Сколько кровушки людской льётся! Колхозы создают! Ладно, посмотрим, как жить будем, всё потом…

Любопытные селяне толком ничего не узнали о Григории, да и он почти ничего не объяснял. Говорил, как отпустили из плена и довезли до границы с Белоруссией, а дальше пешком через всю Россию прошагал до дому. Печаль накатилась на Григория: нет ни братьев, ни хозяйства, ни дома своего родового!