Ни стыда, ни совести - Вячеслав Кашицын

— Хотел. — Я горько усмехнулся. Воспоминание об общей почему-то уже не вызывало во мне никаких чувств. — Вы ведь делали свою работу? Вы верили в то, что делали. И были правы. Жаль, что мы оказались по разные стороны баррикад.

Я оставил его в недоумении и тревоге, но, кажется, исполненного желания попробовать поверить мне. Попробовать жить.

В гараж я успел только к вечеру. К счастью, машина была на месте. Васильича с Аней не было, Урман был один.

Он сидел в «спальном отсеке», явно ожидая меня.

Я опустился рядом с ним.

— Все, готово.

— Ты уверен?

— Да, завтра.

— Тебе нужно выспаться.

— Да… пожалуй.

— Ты… ничего не хочешь мне сказать?

— Нет. Только поблагодарить. За все, что сделал для меня. Остальное — моя забота.

Какое-то время Урман сидел рядом со мной, очевидно, стремясь поймать мой взгляд, но я не глядел на него.

Он дотронулся до моей руки.

— Игорь.

— Да.

— Смерти нет?

Я улыбнулся. И покачал головой.

Послышались приближающиеся шаги, бас Васильича и звонкий смех Ани.

— Гараж не забудь закрыть.

Урман встал с топчана и вышел, закрыв за собой дверь. Некоторое время я слышал, как они спорили; затем все стихло. Ночью — бессонной ночью — я слышал, как Аня приходила. Скреблась, стучала, кричала — но ключа у нее не было, а я ей не открыл.

Они погибли оба, в один момент. Чирк — и готово. Я говорю «чирк» — так как уверен, что взрыв произошел, когда отец, по обыкновению, закурил. Почему он не почувствовал запах газа и как там оказалась мать, неизвестно. Возможно, что-то во мне точно просчитало всю ситуацию от начала до конца, и — я даже боюсь заглядывать в эти глубины — просчитав, направило мою руку. Открывая кран, я вообще ни о чем не думал — в любой другой день, в любое другое время отец, проснувшись, вышел бы как всегда на двор и там, а не в доме, зажег свою всегдашнюю сигарету, или кто-нибудь зашел к нам и почувствовал запах, или залаяла соседская собака, которую мы, подкармливая, часто пускали в дом… Я просто сделал это, и все. И воспринял случившееся как нечто естественное и неизбежное, несмотря на всю внешнюю истерику. Да, что — оба, было неожиданным; я предполагал, что сначала — отец, потом мать, она его намного бы не пережила, они так были привязаны друг к другу и так долго друг за друга цеплялись, и рассуждал об этом в мыслях совершенно свободно, как-то теоретически, а сам, уходя на работу, повернул кран. И, когда соседка со страшным лицом прибежала ко мне в гараж, я уже знал, что она скажет… Стечение обстоятельств. И моя лепта.

Я был свободен. И чувствовал себя тогда так, как будто избавился от оков. Не явись Настя на похороны (кто ее оповестил?), не случилось бы той безобразной сцены с взаимными обвинениями. Сестра была права. У нее не было доказательств, но она, видимо, что-то чувствовала. Но тогда моя совесть молчала. Я считал, что она тоже виновата. Это было так легко — переложить хотя бы часть вины на нее, ведь если бы не она, то… Впрочем, я начинаю повторяться.

Разумеется, я должен написать об этом. Без излишних подробностей — Вакуленко, вопреки моему распоряжению, все равно добавит много от себя. Теперь, я уверен, моя «автобиография» будет полной…

Куда я еду?

Я сам не знал.

Казалось, что-то вело меня: плавный ход машины, тепло… Видимость была ни к черту — по дороге гуляли снежные вихри.

На Ярославском шоссе, сразу за Тарасовкой, выяснилось, что у меня вот-вот кончится бензин.

Я свернул на бензоколонку.

На ней никого не было, только одинокий гаишник заправлял свой «Форд». Где-то я его видел…

Заправившись, я не стал выезжать на трассу, а поехал по занесенной снегом дороге к лесу — соснам, глядящим на меня с холма. И остановился на полпути. Передо мной расстилалось поле.

Я заглушил мотор.

И вышел из машины.

Я глядел на эти сосны, едва сдерживая дрожь. И наконец увидел вдалеке точку. Она приближалась ко мне.

Сердце так бухало в груди, что я вынужден был присесть, взять пригоршню снега, вытереть лицо.

На мгновение у меня потемнело в глазах. Ближе, ближе… Вскоре я уже явственно видел ее.

Она бежала ко мне.

Сквозь снежное поле. Сквозь пургу. Сквозь годы и расстояния. Она бежала ко мне, в легкой шубке, вскрикивая и смеясь, вытирая лицо руками в варежках, падая и снова вставая. Это была она, моя Лиза, и у меня не было сил даже сделать шаг ей навстречу, единственное, что я мог, это раскрыть ей объятия.

И тем более странно было то, что я сказал, когда она бросилась мне на шею:

— Туалет вообще-то есть и на бензоколонке.

— Глупый! Я просто хотела туда. Хотела посмотреть на все это вблизи, там так красиво!

— Обыкновенные сосны.

— Все-таки ты ни разу не романтик.

— Замерзнуть не боишься? Садись. — Я открыл дверцу машины.

— Игорь, что с тобой? Ты плачешь? Господи, да что с тобой? В первый раз вижу, как ты плачешь! — Она рассмеялась звонко. — Ну, иди ко мне! Ой, я машину поцарапала!

— Да бог с ней… — Я лишь мельком взглянул на «чайку». Отвернулся. — Пустяки. Отремонтируем…

— Я тебе дороже машины, ура!

Ее лицо в кружащихся снежных хлопьях. Залитые румянцем щеки, ресницы, покрытые инеем. И любящие, огромные, живые глаза. Я поцеловал ее, прижал к себе. Она со мной. Со мной…

— Ну, хватит, садимся, а то опоздаем. А нам заправиться не надо? Ой, что это, уже Тарасовка? Быстро же мы, однако… Давай возьмем его, а?

Пока она разговаривала с Дервишем, я смотрел на дорогу. Он устроился на заднем сиденье, она вернулась на переднее, и я осторожно нажал на газ, выравнивая машину.

— А вам куда? Представляете, мы чуть не заблудились! Едем в свадебное путешествие в Италию, а мой муж даже с моим отцом не знаком! А как вас зовут? И где вас высадить? Вы не обращайте внимания, что я такая!

Ее радость.

— Лиза. — Надо сказать ей. — Хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя. Очень люблю. Я наконец понял, что это такое.

— Что… ты имеешь в виду? Только пристегнись, я прошу тебя. Что ты имеешь в виду, мой милый?

— Все будет хорошо…

Я жму на газ, увеличивая скорость, несмотря на ее тревогу и увещевания, — и мы уже на МКАДе, и скоро справа покажется ресторан «Аяна». Ремонтные работы тут ведутся, кажется, постоянно — зимой в особенности — и разделительного бетонного ограждения нет; летящему мне навстречу синему седану я подставлю левый бок, а не правый, удар будет страшен: машина взлетит, перевернется, загорится; попутчик исчезнет; моя голова разорвется, внутренности вскипят; мое тело распадется на фрагменты. Я стану Дервишем.