Корона Тьмы. Рождение магии - Лаура Кнайдль

– А я-то думал, – сказал полукровка и сунул связку ключей в карман брюк, вероятно для того, чтобы потом позаботиться о своих кандалах. – Удачи тебе в побеге! Желаю всего самого наилучшего.

Полукровка в последний раз взглянул на гвардейца, потерявшего сознание, который теперь лежал в его камере, и направился к выходу.

Зейлан сжала руки в кулаки.

– Эй, полукровка!

Он остановился, не оборачиваясь.

– Что?

– Если мы когда-нибудь снова встретимся, я убью тебя.

Он засмеялся.

– Прощай, Зейлан!

Рихволл, прочел Ларкин на полуистлевшем указателе, покрытом коркой из птичьего помета. Мужчина никогда не слышал об этой деревне и даже не планировал останавливаться где-то на ночь, но его последняя трапеза, состоявшая не из вяленых фруктов и вяленого мяса, была уже несколько дней назад. И ему не терпелось поохотиться на эльву, которая якобы поселилась в этой части тернового леса.

Слухи о черной птице, которая выклевывала жителям глаза из черепов, дошли до Ларкина и возбудили его любопытство. Но предполагаемая эльва на поверку оказалась не чем иным, как необычайно крупной вороной.

А как быть с глазами? Вероятно, это была всего лишь потрясающая история, которую родители рассказывали своим детям, чтобы удержать их подальше от леса. Тем не менее Ларкин прикончил птицу, чтобы положить конец сказкам.

Он оторвал взгляд от загаженного щита и последовал по земляной тропинке в сторону деревни, которая предстала перед ним во всей своей зимней красоте. Крыши были покрыты ослепительно белым слоем снега, из печных труб поднимался дым. Ларкин угадывал мерцание пламени каминов за закрытыми ставнями, а под его сапогами хрустел выпавший днем снег. Картина могла бы показаться идиллической, если бы не это безмолвие. Правда, уже наступила ночь, но еще не настолько глубокая, чтобы все жители уже лежали в своих постелях. Тем не менее звуки будничной жизни стихли. Казалось, над деревней нависла абсолютная тишина, но Ларкин услышал шепот, который обычный человек не воспринял бы.

Ларкин был один на улице, и какое-то нехорошее чувство охватило его. Больше всего ему хотелось вытащить из ножен на спине свой связанный огнем меч. Но он не уступил этому желанию. Ничто не указывало на предстоящий бой. Он просто явно стал более подозрительным с тех пор, как начал зарабатывать свои деньги, охотясь на человеческих подонков.

Раньше Ларкин верил в добро в человеке – так его воспитывали в храме. И люди, служившие Свободной земле, укрепляли в нем это убеждение. Но постепенно его вера рушилась. С тех пор как он стал Хранителем, в Тобрии многое изменилось. Во время своих немногочисленных визитов в Смертную землю Ларкин этого не замечал, но теперь он понял разницу. Люди вообще стали более недружелюбными. Гвардейцы – более жестокими. Воры – более дерзкими. Такое ощущение, что каждый стал нарушителем закона. Все пытались выудить монеты или другие преимущества для себя здесь и там, невзирая на людей, которые при этом будут обмануты.

Ларкин углубился в окрестности и осмотрелся. Главной улицы здесь не было – только узкие дорожки пролегали между домами, расположенными видимо, вокруг деревенской площади, похожей на ту, что была в столице, в Амаруне. Но, в отличие от него, здесь не было ни первого, ни второго кольца. Все без исключения хижины создавали впечатление, будто они были из четвертого или пятого кольца. Было видно, что крыши здесь уже чинили не один раз, а двери едва держались на петлях.

Только одно-единственное здание могло быть по меньшей мере из третьего кольца – таверна. Перед хижиной в земле торчала вывеска, такая же потрепанная, как и дорожный указатель. Буквы, вырезанные на дереве, возвещали, что трактир носит название «Трилистник».

Из глубины таверны доносились сдавленные голоса.

– Я не хочу, чтобы моя дочь видела его таким. Это жестоко! – услышал Ларкин крик женщины, прежде чем распахнул дверь в помещение. Разговоры тут же смолкли. Взгляды всех собравшихся устремились на него, отчасти подозрительные, отчасти гневные. Даже хозяйка за стойкой не выказала радости, завидев нового гостя. Очевидно, Ларкин прервал спор, которому лучше было бы не мешать.

Он откашлялся и откинул с лица капюшон.

– Приветствую вас! Я не вовремя?

– Все зависит от того… – отозвалась хозяйка, вытирая руки о фартук. Она была уже пожилой женщиной, с седыми прядями в волосах и загорелой кожей. – Кто вы?

– Меня зовут Кайден, – солгал Ларкин и окинул комнату взглядом. Его поразило, насколько все таверны были похожи друг на друга и все же при этом очень различались в деталях. В некоторых из них над столами, бросаясь в глаза, висели гербы королевской семьи. В других, как в «Трилистнике», ничего этого не было видно. Ветви деревьев, обвешанные обрывками ткани, украшали стены, а с потолочных балок свисали засохшие цветы.

– И что привело вас в Рихволл, Кайден? – продолжала спрашивать хозяйка, оценивающе глядя на него. Ларкин знал, что его черная одежда вкупе с мечом за спиной никак не могут вызывать доверия.

– Я в пути и хотел бы пообедать в вашем уютном трактире.

Хранитель не двинулся с места и по-прежнему стоял на пороге открытой двери. Холодный северный ветер, который уже несколько дней разгуливал по стране, дул ему в спину и загонял мелкие снежинки в таверну. Здесь они мгновенно превращались в капельки воды.

– Вы наемник?

Вопрос задала не хозяйка, а один из гостей. Молодой человек с таким острым носом, что он напомнил Ларкину клюв ворона, которого он зарезал.

Хранитель кивнул.

– Некоторым образом.

Недоверие не исчезло из глаз мужчины.

– И вы работаете на короля?

Ларкин скривился.

– Раньше когда-то – да, а теперь – нет.

– В таком случае добро пожаловать.

Хозяйка жестом пригласила его войти. Хранитель закрыл за собой дверь, со всех сторон ощущая на себе взгляды присутствовавших гостей, и ему это не понравилось. Вероятно, в Рихволле редко бывали путешественники, но Ларкин чувствовал, что здесь кроется нечто большее, чем обычная осторожность деревенских жителей перед чужаками. Это недоверие коренилось не в неведении, а в страхе.

Ларкин сел на табурет у стойки.

– У вас найдется что-нибудь горячее? Суп? Или тушеные овощи с мясом?

– Кое-что осталось.

– Принесите то, что есть. И, если можно, чаю.

Мужчина полез в карман своего плаща и вытащил монету, которую подал хозяйке.

Она кивнула и, спрятав медяк в карман фартука, покинула комнату через вращающуюся дверь, которая вела в кухню. Ларкин оперся локтями о стойку и оглядел остальных гостей. Большинство по-прежнему смотрели на него или сидели, уткнувшись в свои миски. Никто ничего не говорил, только одна женщина всхлипывала, словно плакала. Да и большинство других гостей тоже встретили взгляд Ларкина остекленевшими глазами.