Десять месяцев (не)любви - Юлия Монакова

— Вот глава, Марк Александрович… здравствуйте! — выдохнула она, протягивая ему флешку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Здравствуйте, Полина, — он улыбнулся и полез в карман. — А я тоже не с пустыми руками… Обещанный сувенир, — и он протянул ей небольшой пакетик.

Полина прижала подарок к груди и едва удержалась от того, чтобы не зажмуриться от счастья.

— Что же вы без шапки в такую погоду, простудитесь… Бегите скорее домой.

— Спасибо, Марк Александрович! Мне ни чуточки не холодно!

— Не холодно? Ну, может быть… У вас такие чудесные волосы. Но всё-таки ноябрь! — он за плечи развернул её спиной к себе и… Полина ощутила лёгкое прикосновение к волосам.

Поцеловал? Или погладил девочку по головке? Нет, нет — дотронулся губами!..

— Бегите, бегите, — повторил он настойчиво. В голосе было тепло и… горечь? Сожаление?..

Оглянуться Полина не решилась. Помчалась, не чувствуя под собою ног от скорости… Да и от радости тоже, чего лукавить.

А если она ошибается — во всём?.. Но всё равно — состоялась встреча, замечательная своей ненужностью. Он мог не звонить, мог просто потерпеть до завтра, не так уж срочно ему понадобилась эта несчастная вторая глава… Она могла не нестись сломя голову, а отдать флешку на следующий день. Но он позвонил, она побежала к нему. И даже если эти действия бессмысленны — но всё равно прекрасны… И этого уже нельзя изменить.

Это — было.

В пакете оказался не магнитик, а записная книжка: в твёрдой обложке, с цветными фотографиями Санкт-Петербурга на страницах-вкладышах. Открыв её, Полина увидела что-то вроде дарственной надписи от Громова: "Можете записывать сюда свои частушки" — и пририсованная сбоку забавная рожица, подозрительно напоминающая лик Пушкина. Эта шалость была так несвойственна обычно сдержанному серьёзному доценту, что Полина невольно рассмеялась.

Она осторожно перелистывала странички, любуясь видами северной столицы и самозабвенно вдыхая запах свежей типографской краски, снова и снова перечитывала короткое послание Марка Александровича и счастливо улыбалась.

— Что там у тебя? — полюбопытствовала вернувшаяся неизвестно откуда Ксения.

— Подруга прислала. Из Питера, — торопливо соврала девушка, пряча глаза и захлопывая книжку. Ксения, скорее всего, не была в курсе того, куда именно Громов уезжал в командировку, но Полина ужасно боялась, что это станет ей известно — и тогда очевидных выводов, странных домыслов и ехидных подколок не избежать.

— Подруга? — Ксения скептически вздёрнула бровь. — Хм…

— Да! — с вызовом отозвалась Полина, вдруг пожелав утвердить что-то, не имеющее веса.

Ксения устремила на неё многозначительный взгляд из-под очков и с непередаваемым выражением протянула:

— А Вадим-то, кажется, запоздал? Спящая красавица продрала глазки и без него, скажите на милость, кто бы мог подумать… Делаешь успехи, Полинка. Да не отнекивайся ты, я же вижу, как у тебя глазки заблестели! Но кто же он, этот таинственный счастливчик? Не томи! Имя, сестра, имя!*

— Слушай, Ксень, — торопливо перебила её Полина, лишь бы отвлечь писательницу от опасной темы, — а у меня красивые волосы?

Собеседница добросовестно протёрла очки, мгновенно переключаясь.

— Очень красивые, хоть и не сияют, — признала она наконец. — Редкий ореховый оттенок. Ты же вообще у нас красавица, когда оживляешься, я тебе уже говорила… — и запела Вертинского на жуткий мотив:

— "Я люблю вас, моя сероглазочка, золотая ошибка моя!"

Полина невольно поморщилась, собираясь честно потерпеть несколько секунд, а затем миролюбиво попросить подругу заткнуться.

Но в этот момент в комнату влетела Катя.

— Что стряслось, птенчик? — нахмурилась Ксения: на подруге лица не было. Вместо ответа Катя прямиком направилась к Полине. Глаза её казались чужими, холодными и злыми.

— Ты ходила к Киру и просила, чтобы он обо мне позаботился?! — выпалила она, недобро прищурившись. Полина растерялась, а Ксения страдальчески протянула вполголоса:

— Рыбалко, блин… трепло…

— Он не трепло, — Катя покачала головой, — случайно обмолвился, а дальше я уже сама догадалась. Так это правда? — она снова устремила гневный взор на Полину.

— И да, и нет, — осторожно ответила та. — Я не просила его о заботе. И даже не уговаривала его вернуться к тебе. Речь шла всего лишь о простом разговоре… Думала, что, возможно, хотя бы его ты послушаешь, раз уж на мнение подруг тебе стало плевать.

— Как ты могла, — Катя побледнела чуть ли не до синевы, — как ты посмела… Я думала, тебе можно доверять. Только тебе одной всё и рассказала, а ты… ты, как Ксения! — она бросила негодующий взгляд на другую девушку. — Которой лишь бы сунуть всюду свой нос!

— Птенчик, не чирикай! — Ксения предостерегающе подняла ладонь. — Ты сейчас сгоряча можешь наговорить нам с Полиной таких слов, за которые тебе самой потом будет стыдно…

— Стыдно? Мне?! — Катя ядовито рассмеялась. — У тебя вообще, что ли, в мозгах всё перемешалось — и чёрное, и белое?! — затем она перевела ненавидящий взгляд на Полину. — А тебе спасибо, конечно. Удружила. Больше я никогда в жизни с тобой ничем не поделюсь, так и знай!

И, так же стремительно, как появилась, Катя выскочила за дверь и исчезла.

Губы у Полины слегка подрагивали, но нельзя было сказать, что она не могла предвидеть вероятность подобного разговора, что она была совершенно к нему не готова. С самого начала затея казалась рискованной и сомнительной… Да, возобновившееся было общение Кира и Кати, вроде бы, пошло последней на пользу, но… неужели сейчас она снова пустит свою жизнь под откос?

— Не переживай, Полинка, — проницательная Ксения словно и впрямь умела читать чужие мысли. — Не думаю, что нас ждёт вторая часть Марлезонского балета…** Самое страшное уже позади, а ты всё сделала правильно.

— Ты так считаешь? — с сомнением протянула Полина.

— Почти уверена. Катя наша — ранимый, нежный цветочек. Она всё чувствует слишком сильно, слишком на разрыв, понимаешь?.. Именно поэтому в ситуации с Киром она практически сразу сорвалась и полетела вниз. К счастью, Рыбалко успел её вовремя подхватить. Эта ситуация с песней… он здорово придумал, показав ей, какая она на самом деле, какой может быть, а не казаться. Ведь все её загулы… это было больше притворством, чем Катиной внутренней потребностью. Я понятно говорю или нет?