И все-таки это судьба - Лариса Райт

– Придется, Мишань.

– Да? А я не хочу.

– Все ходят.

– Но я же не хочу.

Дина подозревала, что ее сын далеко не единственный ребенок, кого перспектива грядущего обучения удручала. И сейчас на линейке таких напуганных, расстроенных, с кислыми лицами детей оказалось гораздо больше, чем веселых. Но веселые все-таки были, и Дина поймала себя на зависти к тем родителям, которым не о чем беспокоиться. Они воспринимают все происходящее как общий семейный праздник, за которым не стоит ничего кроме счастливых лет школьной жизни.

Наконец пришло время первого звонка. Самый высокий и сильный выпускник водрузил на плечи самую легкую первоклашку, и девочка затрясла колокольчиком, объявляя о начале учебного года.

– Для входа в школу приглашаются первые классы, – объявила строгая завуч, которая сегодня совершенно такой не была. Ее лицо казалось Дине размытым, но она слышала голос, в котором ясно звучали радость и торжественность.

– В школу заходит первый класс «А». Классный руководитель – отличник народного образования – Петрова Зоя Антоновна. В честь праздника ребятам приготовлены сладкие сюрпризы и игрушки. Заходите, дети. Доброго вам пути!

Мишка обернулся и посмотрел на Дину так, будто его отправляли на заклание.

– А про сюрприз с игрушкой слышал? – наклонилась она к сыну, чмокая его в нос на прощание.

– Ерунду какую-нибудь дадут.

– Но ведь приятно же. – Она легонько подтолкнула Мишку в спину, чтобы тот не отстал от класса.

– Приятно. – Сын снова обернулся. Глаза его сияли, лицо светилось озорной, счастливой улыбкой.

«Вот паршивец! Все нервы матери испоганил, а сам веселится».

В добрый путь пригласили первый «Б», и знакомая дама поделилась с Диной своими опасениями:

– Не знаю, будет ли он добрым, но вот долгим – точно. Помните этот анекдот, как приходит Вовочка из школы и спрашивает родителей: «Что же вы мне не сказали, что эта бодяга на десять лет?»

Дина уже хотела с ней согласиться. Она бросила последний взгляд на сына, который как раз в эту секунду переступал школьный порог, и тут рядом с ней громко закричал знакомый голос:

– Не дрейфь, Мишань!

– Лиза?! – Дина обернулась к дочери и залюбовалась ею. Подруга Алиса постаралась на славу. Каштановые Лизины локоны рассыпались по плечам непослушными кудрями, но у висков схвачены двумя золотистыми заколками-бабочками. Ресницы – и без того черные – слегка накрашены, естественный румянец немного усилен, губы блестят натуральным блеском. Очень ненавязчивый, трогательный и свежий макияж. Такой, каким и должен быть макияж первокурсницы. На Лизе было короткое платье персикового цвета, светло-серый пиджак и телесные туфли на тонком, не слишком высоком каблуке. И сама она напоминала персик своей юностью, красотой и естественностью. – Ты как здесь? Давно? – Дина приобняла дочь.

– Немного опоздала. Алиска перестаралась. Но уже минут двадцать стою, еле нашла вас.

– Я и не думала, что ты придешь. У тебя ведь тоже важный день.

– У нас только в десять линейка. Не могла же я не проводить брата в школу.

– Умница моя!

– Хорошо, Мишка не слышит, а то сразу сказал бы, что я – умница, а он – горе.

– Ага, и добавил, бы, что его сейчас стошнит.

Они захихикали.

– Слушай, а ты папу не видела?

– Да вон же он на крыльце, снимает нас оттуда. Он там всю линейку стоял и Мишку фотографировал. А ты не видела. – Лиза пристально взглянула на мать и понимающе усмехнулась: – Без линз?

Дина развела руками:

– Ясно. А очки?

– Забыла. Так где, ты говоришь, он стоит?

– Прямо перед тобой, рядом с завучем.

Завуч объявила вход в школу последних старших классов, а Дина помахала рукой в указанном Лизой направлении, и ей даже показалось, что она видит, как Дима, которого она разглядеть не могла, как ни пыталась, машет ей в ответ. Так, легкое покачивание чего-то неопределенного рядом с расплывчатой фигурой завуча.

Как только поток школьников смыло внутрь школы, муж очутился рядом.

– Привет, первокурсница! – поприветствовал он дочь. – Как настроение?

– Отличное! – подмигнула ему Лиза.

А Дина растрогалась до слез. Она прекрасно помнила, как они с мужем встречали дочку после ее первого школьного дня. Тогда диалог был точно таким же, только Лизины локоны были заплетены в косичку, на голове красовался огромный белый бант, а туфли были без каблуков. Прошло столько времени, что Дина успела забыть, как собирать ребенка в школу. Когда же это было? Одиннадцать лет назад? А кажется, буквально вчера. Рослая дама все еще стояла неподалеку, и, повинуясь порыву, Дина обратилась к ней:

– Знаете, вы не правы! Путь будет очень-очень быстрым.

– О чем это вы? – Женщина уже принимала участие в другой дискуссии и не поняла Дининой философии.

– Да в общем-то обо всем. – Дина вернулась к своей семье.

– Ну, девочки. – Муж обнял их обеих за плечи. – Лизка, ты, стало быть, теперь в институт, а у нас, дорогая, есть три часа до встречи Мишки из школы. Кино или кафе?

– И то и другое, – сразу же ответила Дина. И черт с ним, с пирогом! Наконец-то она могла себе позволить не делать выбор.

Две недели Любу терзала мысль о том, как сказать мужу о своем желании. Муж был не то чтобы скуп, но копейку считал постоянно. Любу, впрочем это не раздражало. За долгие годы она уже научилась грамотно управлять этим его… ну, в их сегодняшней жизни скорее достоинством, чем недостатком. Раньше, по молодости, ее, бывало, одолевала тоска при взгляде на новые платья или сапожки подруг, грусть охватывала, когда Люба слушала их рассказы о жизни в пансионатах и «вполне приличной столовской кормежке». А уж когда открылись границы, и Танька – первая из их компании – укатила в Турцию, а вернувшись, буквально захлебывалась историями о ломившемся от яств столе, именовавшемся почему-то шведским, Люба даже позволила себе всплакнуть. Нечего даже и заикаться о недельке настоящей курортной жизни. Ответ давно известен:

– Лучше тебя ни один стол, даже шведский, не накашеварит.

Или:

– Мне столовской еды и на работе хватает.

И уж конечно:

– У Марьи Никитичны хоть не хоромы, а уютненько, по-домашнему, не то что в отелях.

У Марьи Никитичны – одинокой пенсионерки из Анапы – они снимали комнату каждое лето на три недели. Комната была просторной и действительно уютной, а от Мани и Серени родительскую кровать даже отгораживала ширма. Удобства, естественно, располагались на улице, воду брали из колонки, до которой приходилось идти метров двести вниз по залитому солнцем переулку и столько же вверх, только уже с полными ведрами. За воду первые десять дней отвечал муж, а потом Люба оставалась с детьми одна и начинала тщательно следить за тем, чтобы, не дай бог, никто не вымыл лишний раз руки или не испачкал незапланированной посуды, чтобы только не надрывать спину тяжелыми ведрами.