Хей, Осман! - Фаина Гримберг

- Эх! Ты только говоришь всё одно и то же: «когда-нибудь», «время придёт», «время внуков и правнуков»! Амое время?

- Придёт и твоё! Недолго потерпеть осталось! Придёт время твоих битв, твоих жён, твоего веселья! Оно придёт. А тому Балдуину не завидуй. Кто цветёт рано, тот рано и увянет! Придёт твоё время...

- Я буду слушать тебя, буду терпеливым. Ты отдашь мне подарок?

- Возьми. Я видел содержимое этого мешочка, это красиво. И ступай теперь...

Осман понял, что теперь следует послушаться отца безоговорочно и проститься с ним, как положено воину прощаться с вождём. Мальчик поклонился и поцеловал руку отца...

Солнце ещё не зашло. Осман прижал к груди мешочек с подарком толмача и побежал на край становища, где начиналась дорога на пастбища. Он боялся встретить кого-нибудь из мальчишек, своих сверстников и приятелей - аркадашлер. Ведь они могли бы заговорить с ним, спросили бы, что у него в руках... Осман не хотел вступать в разговоры и объяснения и потому бежал быстро...

Сильный и легконогий, он не запыхался. Бросился в густую траву и, лежа на животе и подпираясь локтями, чувствуя ясно, как бьётся сердце, бьётся, почему-то в предвкушении радостном, раскрыл кожаный мешочек, потянул за шнурок...

Мальчик бережно и будто и не веря своим глазам удерживал в ладошках своих, в загрубелых смуглых ладошках маленького кочевника, деревянный диск. На диске этом, на деревянном гладком кружке, сделано было поясное изображение юной женщины...

Эртугрул рассказывал сыну о рисунках в книгах, имея в виду, вероятно, персидские миниатюры — эти живые и такие красивые разузоренные картинки, такие красно-золотые. Потомки Эртугрула никогда не будут отказываться взглянуть на себя со стороны. Мы и сегодня можем видеть их изображения во дворцах и в музейных комнатах...[160]Но Осман-мальчик никогда прежде не видел такого изображения человеческого существа...

Она была как живая! Подобные ей явились ему в его видении. Одна лишь вспыхнувшая память о видении этом охватывала всё его существо детское пламенной тревогой. Он — сам не знал, отчего! — запрещал себе думать, вспоминать об этом видении небесном. Тревога и царапающее чувство вины охватывали, палили душу смятенную, потому что ведь он даже отцу не открылся... И никогда никому не откроет своей тайны!..

Она смотрела на него, чуть обернувшись, нежными кроткими глазами светло-карими. Лицо её было овальным и очень гладким и светлым; и нежные розовые губы, казалось, вот-вот должны были приоткрыться для слов... Гладкая шея, украшенная ожерельем с подвесками, была открыта, обрамленная широким прямоугольным вырезом нарядного платья; видно было, что голубого. Причудливо сплетённые и уложенные светло-русые косы, перевитые жемчужными нитями, украшал сложный двурогий убор с венцом золотым; и лёгкое полупрозрачное покрывало вилось вкруг, спадая с наверший венца золотого... Мальчик любовался ею с наслаждением и затаив дыхание... Было страшно, как бы не попало дыхание его на это нежное лицо... Затем он вдруг осторожно приблизил губы... Изображение, совсем приближенное к лицу, расплылось в его глазах... Лёгкий-лёгкий запах неведомых благовоний исходил; даже и не запах, а словно бы тень запаха... Он приложил губы очень бережно к её маленькой-маленькой щеке светлой... Губы ощутили выпуклости мелкие деревянной гладкой поверхности, покрытой красками... Мальчик тотчас отодвинул ладони, державшие, и теперь снова мог видеть её... Он долго хранил этот подарок. Потом изображение красавицы куда-то исчезло, затерялось в обилии разных предметов, большой и малой утвари, наполнившей жизнь его потомков... Самое любопытное то, что изображение не пропало совсем; картинку, миниатюру на дереве, можно увидеть в Топкапы, в музее Чинили кёшк - Изразцового павильона[161]. Кажется, оно нашлось в пятидесятые годы, двадцатого уже века; и первоначально полагали, что это портрет знаменитой Роксаны-Роксаланы, блистательной султанши, фаворитки Сулеймана Великолепного[162]; бытует легенда о её якобы славянском происхождении... Но миниатюра никак не может быть её портретом, как после прояснилось, когда реставратор датировал изображение с большей точностью. Миниатюра старше времени Сулеймана и его Роксаны лет на сто пятьдесят, а то и на двести!.. Мой муж реставрировал эту миниатюру, когда работал в Стамбуле. Он купил в Капалы-Чарши[163]разукрашенную цветочным узором безрукавку — элек, и до сих пор надевает её, часто носит...

* * *

Поздней весной хорошо! Пастухи перегоняют стада, идут с посохами среди овец... Утро, едва-едва ещё рассвело. Небо медленно светлеет, проясняется, будто просыпается, отходит от ночного тёмного забытья, смутное светлое, белеет смутно. Фигуры пастухов тёмные, овцы движутся множеством бело-серым, много их... День развиднеется. Залились отрывистыми напевами-мелодиями навалы - пастушьи рожки-свирели... Осман идёт с пастухами. Стада неспешно идут, пастухи - за ними, среди них. Но исхитряются заходить совсем далеко от становища... Лучше всего бывает на душе, когда Осман взберётся, взойдёт на возвышенность холмистую, нависшую длинно-протяжённо над дорогой, и пойдёт без спешки, так просто пойдёт, куда глаза глядят... А внизу вдруг потянутся караваны, пойдут вереницами верблюды, поедут всадники, разно одетые... Осман доберётся до большой скалы, которая похожа на опечаленную женщину, сидящую. Женщина распустила в печали волосы длинные, раскрыла рот в плаче горестном, да так и окаменела...[164]Пастухи знают, что рассказывают о ней румийцы. Когда-то, очень-очень давно, была она румийской царицей. Тогда румийцы исповедовали многобожие, верили в самых разных, многих богов. Одна из богинь имела двух славных детей - дочь её была луной, а сын — солнцем. А царица эта имела много детей, двенадцать, быть может, или даже и двадцать! Однажды пошли прославлять богиню женщины, подвластные царице, понесли венки из красивых цветов и ягнят для жертвоприношения. Царица увидела шествие и спросила в гневе:

- Куда вы направились? Зачем?! Для чего вы прославляете эту бездетную? Двое детей - это ведь всё равно что вовсе не иметь детей! Вы должны поклоняться мне, потому что я родила и вырастила двадцать детей!..