Хей, Осман! - Фаина Гримберг

Толмач снова подумал, что это была снова битвы христиан с мусульманами; но об этом ничего не сказал мальчику. А говорил лишь о том, что равно может тронуть сердце любого из почтенных и преданных чести людей:

- Карл рыдает и рвёт свою седую бороду...

«В большой печали Карл! - сказал Немон, приближенный его, -

- Аой!

«Вы не должны так горю предаваться,

Могучий Карл, - сказал другой приближенный, Джефрейт д’Анжу. —

Прикажите, чтобы тела убитых воинов Собрали бы теперь, чтобы положить в могилу!»

«Труби в свой рог!» - ответил император.

- Аой!

Джефрейт д’Анжу трубит в свой зычный рог:

Сам Карл велит, - с коней сошли воины храбрые

И вот, собрав друзей погибших трупы,

Их всех сложили в общую могилу.

Довольно было в славном войске Карла

Священнослужителей достойных.

Они погибшим отпущенье дали,

Затем они, как должно, трупы их

Священною травою окурили.

И отошли. Что делать больше им?

- Аой!

Велел великий Карл стеречь тела убитых.

Затем велел их вскрыть перед собою.

В парчовый плащ сердца их завернули

И положили в белый саркофаг.

Омыв вином и перечным настоем,

Тела вождей покрыли шкурой лося.

И вот великий Карл зовёт всех воинов храбрых:

«Тедбальт, Милон, Одон и Джебоин,

Везите их тела на трёх повозках!

Покройте трупы шёлковым ковром...»

-Аой!..[146]

Мальчик подумал, что это, конечно же, песня о неверных!

Вот каковы воины неверных!.. Вырезают у своих мертвецов сердца из груди... Может, они и бились, и погибли в битве против правоверных?!. Но внезапный гнев погас тотчас. «Этот человек так хорош со мной! И я не должен оскорблять, обижать его!..»

Осман поблагодарил учтиво толмача и тихо выскользнул из юрты. И угодил прямиком в жёсткие сильные руки своего воспитателя...

- Долго же ты гостевал у неверных! - проворчал старик.

- А ты подкарауливал меня? Выслеживал?

- Я за тебя в ответе перед отцом твоим. Ты не знаешь, чего ждать возможно от этих неверных!

- Они - гости нашего становища! Я их нашёл!

- Какими бы они тебе ни были гостями, а всегда нужно помнить о том, что они - неверные!..

Осман не стал дальше спорить. Воспитатель взял мальчика на руки и понёс...

Ночью мальчик спал плохо. Его мучили мысли о вере.

«Ведь отец рассказывал слова из Корана, из священной книги; слова о том, что восхищающие нас неверные - на самом деле хуже самых последних рабов, исповедующих правую веру! Ведь так говорил отец? Но был учтив и хорош с этими гостями... Он ведь не притворялся!.. И я не притворялся... Но я во весь день сегодняшний не вспоминал о правой вере в Аллаха!.. А если бы всё время ясно помнил, что я — правоверный...»

Он раскрывал широко глаза, вглядывался в темноту... И не мог найти равновесие, не мог отыскать ответ...

«Отец должен знать!» - наконец засверкала мысль спасительная... Да, отец помнил, знал на память многие и многие слова Корана, священной книги... «Но если бы в нашем становище жил такой человек, который умел бы прочитать священную книгу... Отчего у нас нет такого человека?..» И на этой мысли вопросительной мальчик заснул крепким сном...

Наутро, когда глаза его раскрылись, солнце уже высоко поднялось. Осман вскочил. В юрте никого не было. Он побежал к выходу-входу, запутался в пологе, сердито задёргал руками плотную пёструю ткань...

Перед юртой, поодаль от входа-выхода, сидела на коленях, поджав ноги, упрятанные в длинное платье, его кормилица. Она сидела на старой, протёршейся во многих местах проплешинами, бараньей шкуре, и работала споро на простом ткацком станке с узким навоем, старинном обычном станке кочевниц. Голова её была покрыта платком, спускавшимся на лоб... Она ещё не увидела мальчика, не расслышала ещё шагов детских ног, но уже почувствовала, почуяла его приближение и подняла голову... Он подбежал к ней... Медно-смуглое, узкоглазое её лицо круглое сморщилось в улыбке доброй заботливости...

- Когда поедут гости? - спросил Осман, уже отчего-то тревожась.

И, как оказалось, тревожился он не напрасно!

- Ягнёночек мой! — начала жалостливо кормилица. — Неверные гости уехали уже! Рано-рано поутру они уехали. Наши поехали с ними - провожать...

Мальчик закрыл в обиде, в злой досаде глаза; сильно, до боли, сжимал веки, удерживая в глазах щипучие слёзы, не давая им скатиться на щёки...

- Ягнёночек мой!.. - Кормилица сказала, что и вождь Эртугрул и её муж, воспитатель мальчика, отправились провожать гостей, указывать им дорогу... - Умой лицо, ягнёночек, поешь с утра! Лепёшки с творогом я испекла тебе...

Не на ком было выместить свою обиду, ярую досаду! Только на ней, которая была ему ближе матери!..

- Сама жри свои лепёшки! А меня оставь!..

Он побежал прочь, не оглядываясь... Женщина склонила голову к своей работе. Она знала, что её питомец может быть горяч, но и отходчив. Прибежит, вернётся и, улучив мгновение, схватит её руку, набрякшую от многолетней, целодневной работы домашней; и вдруг поцелует тыльную сторону ладони!.. Она не понимала, отчего её питомец так огорчён отъездом из становища этих неверных; но она чувствовала, что ему больно от обиды, досады; и жалела его, сожалела...

Он побежал за становище, далеко, туда, где встретил вчера нежданных гостей. Было совсем пусто. Должно быть, пастух сегодня и не придёт, - пасёт в другом месте... Мальчик взбежал на холм, внезапный лёгкий ветер вздул полотняную голубую рубашку... Он ведь знал, что они уже далеко, что он не увидит их с этого холма! Но ведь нужно было что-то делать, как-то действовать...

Слёзы высохли в глазах, так и не скатившись на щёки... Но досада не минула...

«Ведь это я их нашёл!.. Я!.. - лихорадочно-досадливо, почти злобно билось, колотилось в детском сознании словами отрывистыми, прерывистыми... - Я их нашёл!.. Я их спас... Собаки разорвали бы их... Я привёл их на становище!.. Я - текин - принц!..» - Впервые он подумал о своей знатности так ясно. Ведь это франкский толмач дал ему понять... Да, Осман - текин! Осман - принц! Осман равен по знатности неведомому Балдуину, мальчику-правителю! Осман, может быть, и сам женился бы на этой девочке, на Элене, дочери болгарского царя!.. В сущности, эти неведомые Балдуин и Элена привлекали его именно своим возрастом, то есть тем, что приходились ему почти ровесниками... И не проходила обида...

«...Не попрощались со мной!.. Будто я - сын пастуха или внук самого бедного воина!.. И этот!.. - Подумалось о толмаче с досадой, с обидой. - И этот!.. Рассказывал мне песни, был хорош со мной!.. И не простился!.. Попробовал бы он не проститься со своим Балдуином!.. Хуже собак эти неверные!..»