Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

часов, после обеда (сегодня Матросов обедал один), все слова и интонации важного разговора улеглись в голове, плотно сели в заготовленные ячейки, и в душе учредился покой.

Компания Караева имеет государственное значение, от его мнения много чего зависит. Разумеется, если Султан замолвит словечко в министерстве или даже в Администрации, это не пропустят мимо ушей. Надо будет поздравить Игоря с повышением, возможно, подарить какой-нибудь памятный сувенир. Дагестанскую саблю, собрание сочинений Кони или дворянскую родословную. Петр Александрович знаком со старичком, который графа с любого нарисует – с предками, гербом и девизом. Он осторожно откинулся в кресле: тело еще помнило, какими непрочными бывают земные троны.

•

На кафедре административного права, куда Водовзводнов заглянул после учебной части, пахло пряными курениями: Ткебучава, заведующий, недавно возвратился из Индии. Ткебучава нравился Водовзводнову. Человек бывалый, почтенных лет, но не застывший в привычках советской старины.

– Не желаете коньячку, Игорь Анисимович? – поинтересовался Георгий Ираклиевич с чуть заметным акцентом, приоткрывая дверцу кафедрального сейфа.

Водовзводнов со смехом погрозил пальцем: мол, дружба дружбой, а коньячок, считай, я не видел.

– Что-то я не пойму, – продолжал Ткебучава, запирая сейф, – Остап бродит по кафедрам и агитирует за ректора. Выборы на будущий год и так дальше. Но про кого он бормочет, никто толком не понимает. Каждый думает разное. То ли вы кандидат, то ли Петр Александрович, то ли кто-то из заведующих. Спросишь – вертится, как уж на гриле.

– Ну а сам-то ты как думаешь? – спросил Водовзводнов, стараясь смотреть не слишком пытливо.

– Я думаю так. Если из этих кандидатов выбирать, нынешнему ректору никто не конкурент. А если, как говорят, вы в МВД уходите царствовать…

– Здесь, Георгий, здесь мое МВД, мой МИД, здесь мой цирк с конями и сумасшедший дом.

– Может, все же по коньячку, Игорь Анисимович?

– По мышьячку. Уткина не видел?

Вернувшись в кабинет, Водовзводнов велел пригласить Остапа и прибавил вполголоса:

– Паша, загляни.

С обычной предупредительной, но не заискивающей улыбкой вошел секретарь и остановился в двух шагах от стола.

– Подойди ближе, не хочу кричать, – попросил ректор.

Секретарь, продолжая улыбаться («как кукла», – подумал Игорь Анисимович), приблизился к столу.

– С сентября в Росстрахе открывается вакансия руководителя направления. Зарплата – как у министра, в подчинении что-то около сорока человек. Председатель правления спрашивал, нет ли у меня кого на примете. Как тебе такой вариант?

– Спасибо, Игорь Анисимович, – спокойно отвечал секретарь. – Не знаю, потяну ли. Я в суде только на практике был.

– Потянешь. Ты здесь сколькими делами ворочаешь? Подумай, конечно. И вот еще что. Строго между нами, надеюсь, ты все понимаешь. С сегодняшнего дня докладывать мне обо всех передвижениях первого проректора, его посетителях и о звонках. Саше ни слова.

Помолчав, Водовзводнов прибавил:

– Кто-то копает Петру Александровичу нашему яму. Надо подстраховать человека.

Улыбка секретаря не изменилась.

– Разумеется. Сделаю, Игорь Анисимович, – ответил он, поклонился и вышел.

Водовзводнов задумчиво посмотрел на медленно затворяющуюся дверь. В тишине кабинета появилось новое значение: предгрозовое, военное. Через минуту вместо грома раздался робкий частый звук. Остап Уткин, гроза студентов, громовержец месткома, владыка садовых наделов и оздоровительных путевок, крался на цыпочках к столу, извиняясь всем своим крупным телом, что вынужден занимать столько места в священном пространстве ректорского кабинета. Не отвечая на приветствие, Водовзводнов указал Остапу Андреевичу на кресло за переговорным столом. Когда молчание уменьшило рост подавленного Уткина приблизительно на пятнадцать сантиметров, Игорь Анисимович зажег сигарету и вместе со струей дыма выпустил слова:

– Что, Остап, хочешь на двух стульях усидеть? Ты у нас двойной агент, что ли?

– Я, Игорь Анисимович…

– Тебя кто на работу взял? Кто профсоюзы тебе доверил?

– Вы, Игорь Анисимович.

– Ты поэтому решил в ректоры Петра Матросова протащить?

– Игорь Анисимович, мамой клянусь, Петр Александрович сказал, вы уходите в МВД.

– А я тебе это говорил? Говорил?

– Мамой клянусь… Здоровьем дочери…

– Вот я объявлю собрание месткома. Поставим вопрос о доверии председателю. Потом, когда Петр Александрович ректором станет, восстановит в должности. Преподаватель ты хороший, на почасовую только переведем. Ну или пусть новый завкафедрой решает.

– Игорь Анисимович, пощадите! Простите дурака!

Остап Андреевич теперь дышал ртом, громко, держался за сердце пухлой рукой (на среднем пальце поблескивал массивный золотой перстень).

– Если еще хоть от одного человека услышу, что ты за другого ректора агитируешь, ей-богу, Остап, лучше бы тебе самому заявление написать. Иначе не только отсюда пробкой чмокнешь, еще и не приземлишься никуда. Ни один аэропорт не примет. Ты меня знаешь, мое слово крепкое.

Выплескивая горячую горечь обвинений, Игорь Анисимович понимал, что говорит именно то, что нужно и так, как следует. С каждой секундой он чувствовал себя легче и здоровее. Партизанская война переходила в открытую, но теперь это вовсе не пугало. Уткин может выбрать только одну сторону, что бы у него ни творилось на душе. У ректора есть власть, и эту власть следует применить.

Выскользнув в приемную, Остап Андреевич почувствовал, что рубашка сыра насквозь и противно прилипает к спине. Казалось, оба секретаря, Паша и Саша, видят это и втайне посмеиваются над ним. Попал между молотом и наковальней, пропал ни за грош! В проректоры захотел? Тут бы живу остаться. Может, больничный взять? Нет, так надолго не спрячешься. Уткин спускался по лестнице и впервые в жизни мечтал стать маленьким, невидимым, всеми забытым, вычеркнутым из реестров и телефонных книг.

На лестнице пахло столовой, как в обыкновенной школе. Между третьим и вторым этажом председатель месткома увидел студента, сидящего на подоконнике и читающего книгу. Студент был долговяз, очкаст, бледен.

– Фамилия! Курс! Группа! – неожиданно для себя рявкнул Уткин.

– А что, собственно, случилось? – заикаясь спросил студент.

– Встань, когда с тобой разговаривает… – Остап Андреевич на мгновение запнулся, – …профессор института!

Студент сполз с подоконника и оказался на голову выше профессора.

– Летом был произведен дорогостоящий ремонт всего здания. А такие вот субъекты садятся на подоконники и пачкают стены своими грязными ботинками. На какие гро́ши опять ремонтировать?

Студент повернулся и, убедившись, что стенка за ним девственно чиста, пожал плечами. Уткин понемногу возвращался в привычное расположение духа:

– Бюджет? – отрывисто спросил он.

– В смысле? – удивился юноша.

– Учишься на бюджетном? – раздражение нарастало.

– На коммерческом, – отвечал студент без удовольствия.

– Больше так не делай. Иди! – крикнул Остап Андреевич.

Студент укоризненно покачал головой и стал подниматься по лестнице в сторону ректората, откуда только что с таким конфузом бежал профессор Уткин. Остап Андреевич вздохнул, тоже покачал головой и направился на кафедру. Нужно все как следует взвесить. Запереться изнутри и полчаса побыть в покое. Пожалуй, можно выдернуть штекер телефона. Открыв дверь своего маленького кабинета, Уткин едва удержался от того, чтобы вскрикнуть. У окна, вперив грозный взгляд в ошарашенного председателя месткома, стоял Петр Александрович, точно призрак из страшного сна.

Глава 7

Одна тысяча девятьсот девяносто седьмой, одна тысяча девятьсот девяносто восьмой

В то время как в маленьком кабинете административного корпуса столкнулись заговорщики, Тагерт с таинственным видом произнес:

– Дело в том,