Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

«О – эс – тэ!

Мус – тис – нтэ!»

Любая декламация хором для шестнадцатилетних смешна, особенно после предисловия о романтическом свидании. Доцент самозабвенно дирижировал, проворачивал в воздухе воображаемые дыры и скрюченными пальцами нащупывал оттенки интонации:

– Драматичней!

– О – эс – тэ! – улыбки превращали «о» в «э».

– Проникновенней!

– Мус – тис – нтэ!

– Предпоследний раз! Запомните это мгновение. Закройте глаза! Да. Можно открывать. И еще одно произведение абсурдной лирики. Понадобится при знакомстве с людьми неизбалованными… Даже скорее обделенными. Здесь – внимание, Роман Григорьевич! – почти каждое окончание похоже на русское слово.

«Ор – рис – тур!

Мур – мини – нтур!»

Такой примерно сюжет. Голод! «Ор» – все кричат. «Рис!» – вспомнили, что в Китае есть дешевые продукты. Стало быть, надо ехать. «Тур!». «Мур» – на случай возможных злоупотреблений. «Мини-нтур» – легкое, но запоминающееся наказание. Понятно, Роман Григорьевич? И давайте это продекламируем так, чтобы люди в соседних аудиториях очнулись и позавидовали…

– …мертвым, – жизнерадостно подытожил Роман Григорьевич, крепыш с хохолком цвета цыплячьего пуха.

Окидывая быстрым взглядом аудиторию, Тагерт упивался гармонией с этой компанией молодежи. Такое бывало не всегда, но каждый раз казалось чудом. В какое-то мгновение выяснялось, что именно здесь, с малознакомыми мальчиками и девочками из семей банкиров, бизнесменов, милицейских чинов, военных, с которыми у гуманитария Тагерта не было ничего общего, с людьми из другой жизни, с чужой планеты – он внезапно оказывался среди своих.

Внезапно над средним рядом поднялись беспокойные рука и голос. Студент прокукал перекличку и забеспокоился:

– Это Трофимов. Здрасьте! Скажите, а я есть?

– Боюсь, Андрей Александрович, это не вызывает сомнений.

Проверка домашнего задания. Фразы для перевода на первых порах легче легкого, латынь представлялась таинственным, заповедным языком, а собственные успехи – невероятными. Поэтому руки тянули почти все. Студенты радовались чужим ошибкам в произношении не меньше, чем узнаванию афоризмов, давно знакомых по-русски.

– Вокс попу́ли[15] вокс деи, – старательно выговаривала Алина Комарова, которая выглядела жизнерадостной благодаря вечному снегириному румянцу. – Глас народа – глас божий.

– Папуля, – смеялись вокруг. – Глас мамули.

Агния Владимировна неистово трясла рукой, точно колотила в невидимую дверь, пытаясь достучаться до преподавателя. Даже когда отвечал кто-то другой, она не опускала руки, чтобы оказаться первой к следующему заданию. Наконец, Тагерт спрашивал ее. Агния Владимировна читала не заданную фразу, а следующую. Доцент возвращал ее к предыдущему предложению. Она не понимала, чего от нее хотят. Со всех сторон шипели: «Локо! Локо! Тридцать вторая!» Тут выяснилось, что именно тридцать вторую она и не перевела.

– Агния Владимировна! Я все понимаю. Не заметили, забыли, прохлопали. Но зачем же при этом вы так отчаянно вызывались отвечать? – смеялся латинист.

– А чего вы спросили невпопад!

Объяснив принцип спряжения глаголов в настоящем времени, Сергей Генрихович поинтересовался, нет ли у кого вопросов.

Нежно закручиваясь на взлете, в левом ряду выросла тонкая рука. Наталья Скляр. Все оживились. Скляр была старше других на год. Высокая, с боттичеллиевыми чертами веснушчатого лица и повадками клоуна. Но главное, Наталья Скляр отличалась от прочих студентов тем, что вроде бы не замечала институтских порядков и условностей. Для нее не существовало преподавателей, инспекторов, деканов, на которых нужно смотреть почтительно, снизу вверх, а были только мужчины и женщины. С какими-то из них весело, с иными скучно, только и всего.

– У меня вопрос, – произнесла Скляр занудным голосом. – Что вы делаете сегодня вечером?

Девочки скрывали хихиканье, мальчики смотрели на Тагерта.

– Что я делаю, вам лучше не знать, – немного растерялся латинист. – …А вот что будете делать вы, совершенно понятно.

И обращаясь уже ко всей группе, добавил:

– Запишите, пожалуйста, домашнее задание.

В конце концов Петр Александрович решил считать состоявшийся разговор удачным. Сказанные слова, точно тайный талисман, грели сердце. Теперь успокойся, сказал он себе и глубоко вздохнул. С этого момента можно засчитать себе окончательную победу. Жалко, нельзя поделиться ею ни с женой, ни с друзьями. Пока нельзя.

Еще вчера Петр Александрович колебался. Да что там колебался – выходил из себя. Понятно, что в решении вопроса о ректорстве ключевая фигура – Караев. На чью сторону встанет владелец Госнафты, того и лавры. В свое время Матросов пропихнул в институт Назима, сынка Караева. Конечно, пришлось действовать именем ректора, но роль Матросова была заглавная. Не странно ли, что миллиардеру важно устроить сынка на бюджетное место? Что это, скупость? Или Султан Вагизович не хотел помещать чадо в разряд богатеньких, создавать тепличные условия? Может, и правильно. Короче говоря, Назима зачислили, Водовзводнов ничего не заметил, Султан пригласил его, Матросова, обедать в свой клуб. И визитку вручил, конечно. Нормальный такой султан. Ни малейших сомнений – звонить или не звонить – у Петра Александровича не возникло. Имеет право.

Но вчера вообще был день сомнений. Сомнительный, прямо сказать, денек. Обедая с Игорем, Матросов никак не мог решить: ректор что-то подозревает или у него всегда глаза такие? Казалось бы, какая разница? Подозревает, не подозревает – скоро все станет на свои места. Но почему-то неприятно. Может, потому что Кожух болтает, мол, Водовзводнов никуда уходить не собирается? Или это из-за дурака Уткина? Спрашиваешь его: как, мол, дела. А тот отвечает: все будет в наилучшей форме. Это что за ответ такой? Ты завкафедрами объявил? Объявил, говорит, не волнуйтесь, Петр Александрович. Ну что ты будешь делать? Как ни спроси, ответ будет скользким, ни о чем.

Вот в таком настроении Петр Александрович и позвонил Караеву. Караев мгновенно расстроил и без того расстроенного проректора, потому что ответил женским голосом, словно, узнав Матросова, предпочел притвориться барышней, только бы не разговаривать самолично. Через некоторое время, впрочем, Петр Александрович осознал, что дозвонился до личного секретаря миллиардера, причем секретарь даже не отказывается соединить его с нефтяным магнатом. А все-таки неприятно, что по-настоящему личного номера подлец Султан не выдал. Что ж, наверное, у миллиардеров так заведено: любой обращается через секретаршу.

– Слушаю, Петр Александрович, – сказала тут секретарша голосом Караева.

Сбиваясь и путая слова, Матросов сказал, что Игорь Анисимович идет на повышение и уходит из института, а он, Петр Александрович, скромно надеется занять его место, в смысле, нынешнее место Игоря Анисимовича. Вместо «занять нынешнее место» он от волнения сказал «занять Игоря Анисимовича», но Караев – умный все-таки мужик! – его понял.

– Не волнуйтесь, Петр Александрович. Не очень понимаю, как могу поддержать вас, но я на вашей стороне.

Это был ответ в стиле Остапа Уткина, но вдогонку Караев произнес:

– По-моему, лучшего ректора, чем вы, себе на смену Игорь Анисимович и придумать бы не смог.

В голосе магната Петр Александрович ощутил дружеское тепло и поддержку. Матросов поблагодарил Султана Вагизовича, но, кажется, последние благодарственные слова совпали с короткими гудками. Поди пойми этих богатых азиатов, досадовал он. А сынок-то учится кое-как, в любой момент можно катапультировать оболтуса. Но через пару