Книги онлайн и без регистрации » Историческая проза » Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - Наталья Баранникова

Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов - Наталья Баранникова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Перейти на страницу:

На столике рядом с пианино всегда стояло блюдце с шоколадным печеньем «Африка» – это моя мама подавала его учительнице. Я его обожала. Пока шел урок, фрау Грубер методично съедала все печенье. Но если мне что-то удавалось – она, захватив одно скрюченным пальцем, в награду подносила его к моему рту. Я видела палец крупным планом и представляла себе, как когда-нибудь я стану сильной и вопьюсь в него зубами.

Нотная грамота была важнее хлеба и воды, важнее самой жизни. Только постигнув этот загадочный язык, ты имел право касаться инструмента. Только воспроизведение нотного языка имело ценность; свободное обращение с клавишами и, упаси бог, импровизацию следовало строго карать – конечно, в виде словесного внушения, но и его было достаточно: мне не приходило в голову пробовать играть другое, не заданное учительницей, подбирать любимые песенки или блуждать в джунглях гармонии без провожатого.

В этот момент маме сообщили ужасную новость, и ваза выскользнула из маминых рук, разлетаясь по каменному полу у камина на миллион осколков.

Взрослея, я сказала себе: я, несмотря ни на что, буду играть на фортепиано! И пусть мое детство будет сейчас неприятным, я согласна! Зато я никогда не буду рассказывать о нем как она, со вздохами об утраченном счастье, – меня счастье ждет во взрослой жизни, настоящее, а не мимолетное детское: как самое вкусное на тарелке – оставляешь на потом!

Бедная фрау Грубер! Научившись при ней за одиннадцать лет справляться со сложными техническими задачами фортепианной игры, переиграв все сонаты Бетховена и все этюды Шопена, я много лет не могла избавиться от холодка под ложечкой при упоминании ее имени. Это был образ возмездия, неотделимого от нашего музыкального черного ящика. И все мои фортепианные достижения не могли искупить ее сухую строгость, и не удавалось убедить себя, что нужно быть ей благодарной, что нужно посочувствовать ей… Нет! Фрау Грубер – страх и ужас.

Годы пролетали, почти не касаясь клавиш. Когда-то и где-то в гостях или в родительском доме на праздник я садилась к фортепиано и удовлетворяла слушателей обычно Шопеном, чтоб всех и сразу наповал – и мелодически, и технически. Но случалось это реже и реже. Сестра моя стала высокоценимым в городе специалистом-логопедом: скольким людям настроила она важнейший инструмент – речь! Только исправить свою ногу ей не представлялось возможным.

Однажды я попала на великолепный концерт фортепианной музыки во Фрайбурге. Помню, впечатлилась до слез. Играла русская пианистка из Петербурга. Сама она была как херувим: тонкая, хрупкая, белокурая. И страшно становилось от той страсти и мощи, которую извергал открытый Стэйнвей. И горло перехватывало от нежного piano, которым плакал этот неприступный строгий рояль.

Как завороженная, пошла я к пианистке за кулисы. Она жила на тот момент во Фрайбурге, и я дерзнула просить ее об уроках… И незадолго до этой встречи, словно предвидя ее, я купила себе пианино.

Мы занимались по утрам, в семь часов: другой возможности мы не нашли. В эти ранние часы по булыжной мостовой Соборной площади[11] только голуби разгуливали. И под семь ударов башенных часов, у которых есть только часовая стрелка, я спускалась в полуподвальчик старого здания.

На уроках мы… смеялись. Мимо окон комнатки иногда проходили чьи-то ноги. Моя Елена-прекрасная учила меня сольфеджио и теории живо, расслабленно, с юмором. Она меня интриговала и потом подсказывала, как просто разрешить гармоническую загадку. Мы играли в четыре руки. Русская учительница раскрывала мне тайны черного ящика, не поверяла «алгеброй гармонию», а, наоборот, все правила и каноны соединяла в торжество гармонии. И я чувствовала, что пианино стало мне другом, оно любило меня и прощало…

Возможно ли, Елена? Как же ты это сделала? Что случилось там, в комнатке, где сидели мы вдвоем у пианино? Ушла обида за маленькую девочку, которую муштровала старая дева, – растворилась в музыке. Ушла боль за другую маленькую девочку, сестру. Я поняла, что тех девочек нет давно. Есть счастливые сильные женщины.

Вторая благая весть

В советской России надо мной частенько подшучивали: ты наш общественник… В дореволюционной России меценатство процветало, но для советских русских в этом слове всегда была сокрыта ирония. Нет частной собственности – нет и благотворительности, а есть лишь общественные работы во имя идеалов.

В Германии, если ты задействован в добровольной работе ради общества, – ты чувствуешь себя гражданином, и все это воспринимают очень серьезно. У нас все делается через общественные организации – и, хоть они и негосударственные, они имеют также серьезный политический вес. И я всю жизнь подвизалась в таких организациях, связанных с благотворительностью, здоровьем, культурой, социальной помощью, городами-побратимами… Граждане должны осознавать себя как составляющую общества; это же важнейшая часть демократии, хоть это слово – уже почти ругательство…

Я всегда искала – где помогать, кому помогать. И вот сижу я как-то в офисе и слушаю радио. Не то чтоб я его слушаю – оно просто есть, музыка играет потихоньку, так, как всегда, как всю жизнь, с самого детства, – льется из радио и льется. И вдруг – все оборвалось. Тишина. Странно. Я смотрю на радио, а оно смотрит на меня и молчит. И никого нет, кроме меня и радио. И вдруг, после молчания, которое показалось мне очень долгим, оно мне говорит прямо в лицо: «Представили, каково это – ничего не слышать? Помогите глухим детям!» – и дальше музыка заиграла как ни в чем не бывало.

Может быть, я слишком впечатлительна, но это сообщение было для меня. Как говорится, побежала и стала членом еще одной благотворительной организации, общества поддержки глухих детей, которых оперируют в нашей фрайбургской клинике. Не знаю почему, но меня эта тема задела, и я стала ее всесторонне изучать…

Я узнала все про вживление маленьких приборчиков, кохлеарных имплантов (cochlea по-латыни – «улитка, ракушка»), благодаря которым глухие дети начинают слышать. Но услышать – это еще не все. Ведь для нас, слышащих, шум проходящего поезда не просто шум – мы знаем, как выглядит поезд, как звучит слово «поезд» и как оно пишется: все это сливается в единый образ, звука поезда не существует отдельно от понятия «поезд». А для ребенка, который уже не младенец, который года два, а то и больше прожил в полной тишине, – что моря прибой, что птичий гам, что бой часов на башне – все не отличимо друг от друга, все – шум, пугающий шум… Подключить подросшего глухого ребенка к звукам нашего мира и оставить его с этим переживанием наедине – это беспощадно. Ему надо помочь сориентироваться, надо обучить его речи, которая для него не какое-нибудь радостное открытие, а просто – неопознанный объект, шок! Но, к сожалению, медицинская страховка не покрывала расходы на послеоперационную адаптацию детей. Надо было добывать средства на развитие реабилитационного центра, чем и занималось мое очередное благотворительное общество…

Прошло несколько лет. Я познакомилась с хирургом, который тогда оперировал малышей во фрайбургской клинике, профессором Шиллером. Мы обсуждали подробно и саму операцию, и методы восстановления… и ситуацию в России, где пока кохлеарная имплантация была так слабо развита, что насчитывала каких-нибудь двадцать операций в год…

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?