За мертвой чертой - Александр Кучаев

– Вы не имеете права! – завопил один из оперативников, убийц коммерсанта.

– А вы, – механически ответил я, – имели право убивать ни в чём неповинного Осипяна?

– Это незаконно!

– Таков теперь закон.

– Мы ничего не знали о нём!

– Вам лучше, чем кому-либо ещё, известно, что незнание закона не освобождает от ответственности. Закапывайте! – приказал я, обращаясь к бравым ребятам, обеспечивавшим похоронную процессию.

Убийцы ещё не верили, что разыгрываемое действие происходит всерьёз, упирались, когда их тащили к могильным ямам, пытались вырваться. Одни на последних шагах теряли сознание, другие не переставали бороться до конца, надеясь, что сейчас этот ужас прекратится, их избавят от угрозы страшной смерти и они окажутся в камере предварительного заключения.

Только что прошёл мелкий тёплый дождь, тучи развеялись, засияло солнце. Трава, листья кладбищенских деревьев, словом вся зелень, все растения дышали, шевелились, освобождаясь от избытка влаги и подставляясь светлым небесным лучам. Пели, щебетали сладкоголосые птицы, благоухала, парила отдохнувшая земля, и воздух быстро наполнялся пьянящим смолистым запахом тополей.

Жизнь была прекрасна, а то, что мы творили вопреки природе, относилось к безнравственной категории, недостойной человека. Кто я такой, чтобы обрекать кого-то на смерть?! Необходимо немедленно всё отменить, злодеев простить, и тогда рано или поздно они непременно встанут на путь исправления и будут приносить пользу обществу. Сейчас же, сию минуту следует объявить, что мы скверно пошутили и предполагаемая казнь не более чем мистерия, придуманная единственно для того, чтобы нагнать страху на потенциальных лиходеев.

В этот момент я увидел дона Кристобаля и чуть ли не рядом с ним учительницу, которую мы видели с крыши высотного дома и которая, по его словам, может погибнуть ещё до конца текущего месяца. Если только я… мы… не переломим ситуацию с бандитизмом.

Не исключено, что это был обман зрения, но вроде бы за спиной учителки уже замаячила тень ангела смерти. Мне виделся и неустойчивый абрис крыльев, и контуры всего его печального образа. Женщина плакала тихими слезами и опускала глаза, стараясь не смотреть на приведение казни в исполнение, а испанец насмешливо перекашивался и сверлил меня настойчивым пригибающим взглядом.

Никто не был помилован. Единственная уступка была сделана матери Киржеманова, с криком бросившейся к моим ногам:

– Милый, хороший, прошу, умоляю, не погань могилку сыночка! Как же я приду к нему поплакать и помолиться за него, когда под ним будут лежать эти супостаты!

– Ладно, – сказал я и показал на убийц студента. – Этих двоих закопать на мазарках, где хоронят животных, павших от заразных болезней. Вместо гробов вывалить на них по полсамосвала полудохлых крыс.

Кроме нескольких телерепортёров, ни один человек не последовал на скотомогильник за палачами и их жертвами. И я тоже остался на кладбище. Но я знал, что моё указание будет исполнено в точности.

Наконец, убийц поместили в ямы, опустили на них гробы, и подручные испанца стали сбрасывать землю. Присутствующие все, как один, встали на колени и в немом молчании склонили головы. Слышалось только радостное пение птиц и глухой стук падавших земляных комков.

В эти же минуты на Ольминском поле пороли кнутами остальных членов преступных сообществ – с погонами и без – участников избиений и калечений людей. По завершении первой части экзекуции им рвали ноздри и крупными буквами выжигали на лице клеймо со словом ВОР. В – на правой щеке, О – на лбу и Р – на левой щеке.

Одновременно из ольмапольской тюрьмы было выпущено несколько сот заключённых, осуждённых за незначительные преступления: мелкое воровство, участие в драках, не повлекших каких-либо последствий для здоровья пострадавших, хулиганские действия, не относящиеся к разряду злостных и т. д.

Почти все заклеймённые скоро уехали в другие регионы, где им сделали пластические операции. Несколько человек затем вернулись назад, но как только они переступали городскую черту, их незамедлительно излавливали и вновь ставили точно такое же тавро.

Вечером мне удалось выкроить время, чтобы зайти к Тимошиным. Зина была бледна и одета в траур. На лице – смесь сочувствия и плохо скрытого налёта брезгливой отчуждённости. Её глаза… Она избегала смотреть на меня. Конечно же, она видела по телевизору, как я отдаю распоряжения на кладбище и произношу свою окаянную речь.

Ясно понятно, что я показался ей отвратительным гадом, с которым невозможно иметь какие-либо отношения и присутствие которого неприятно и нежелательно всем и каждому. Весь её облик говорил, что ей хотелось бы поскорее от меня избавиться.

Помнится, мы не проронили ни слова. Только на выходе, когда я уже шагнул за порог, за спиной раздались еле слышные плохо разборчивые слова, произнесённые как бы в раздумье:

– А он поседел… Виски у него стали седыми. И лицо почернело, будто у мёртвого.

Я вышел на улицу. Горели одинокие фонари. Мимо проплывали маршрутные автобусы с пустыми салонами. Редко когда проносились легковые автомашины. Не видно прохожих, не слышно ни музыки, ни говора, ни смеха. Город замер в послепохоронном оцепенении и сам стал точно неживой.

И у меня на душе было пусто, мёртво. Да нет, пожалуй, и душа умерла – давно, много лет назад. Осталась одна лишь телесная оболочка, способная ещё совершать некоторые запрограммированные действия и реагировать на воздействие других оболочек, тоже лишённых душевного содержания.

Не помню, что меня привело к фасаду, лицевой стороне оружейного магазина.

За двойными стеклами зарешёченной витрины виднелись винтовки, карабины, двуствольные и одноствольные охотничьи ружья. С горизонтальным и вертикальным расположением стволов. Тульские, ижевские, «беретты» и «зауэры».

В глаза бросилась раскрытая коробка с чёрным браунингом. Чертовщина какая-то: неужели пистолеты поступили в продажу? Видимо, Госдума разрешила, приняла закон о торговле подобными изделиями. За этими похоронами многое прошло мимо меня. А может, эта штука не настоящая, игрушечная?

Всё так же не отдавая себе отчёта, я открыл дверь и оказался перед прилавком.

– Паспорт, пожалуйста, и разрешение на приобретение оружия, – коротко бросил продавец. Паспорт я предоставил, разрешения же у меня не было и никогда не имелось. Раскрыв документ, продавец удивлённо вскинул брови и ещё раз взглянул на меня.

– Ах это вы! – воскликнул он, раздвигая губы в широкой доброжелательной улыбке. – Для вас будет сделано исключение. Сейчас мы оформим куплю-продажу, а разрешение принесёте позже.

Заплатив, я опустил в карман оружие, настоящее, боевое, вышел на улицу, завернул за угол и, отворив дверь, оказавшуюся плохо запертой, проник на пятачок небольшого дворика, где хранилась магазинная картонная тара и прочий хлам.