За мертвой чертой - Александр Кучаев

– Неужели вы собираетесь их казнить?

– Именно. А как ещё с ними поступить? Пощекотать им пупочек?

Мне показалось, будто мои щёки мертвеют.

– И какую казнь вы им придумали?

– Простую. Как в пятнадцатом веке в Запорожской Сечи. Помните?

Ещё бы не помнить! Словно наяву, перед глазами появилась и исчезла картина, упомянутая Гоголем в «Тарасе Бульбе».

– Вы не должны этого делать, – сдавленно проговорил я. Мне стало нечем дышать.

– Почему?

– Потому, что подставите под удар и меня, и Черноусова, и дело, которое он затеял. Нас задавят, сотрут в порошок.

– Ну, реформы, начатые вашим начальником, уже не задушить. Что касается вас лично… Вам же не страшно пострадать ради отечества, не так ли?

– Мне?

– Вам.

Я вспомнил о Зинаиде, о счастье, которое мечтал обрести, находясь рядом с ней.

– А нельзя ли пойти по другому пути.

– По какому?

В одно мгновение мы вознеслись на крышу рядом расположенного высотного здания. Дон Кристобаль простёр руку.

– Видите толпы людей внизу? Обратите внимание на фигурки, помеченные красным цветом. Если пустить следственное разбирательство и суд по обычному накатанному пути, то в течение нынешнего года все эти люди будут убиты.

Он откашлялся, прочищая горло.

– Вон, смотрите, слева от нас молодая учительница. Ей осталось немного, несколько дней. Её задушат в подъезде дома, в котором она живёт. Теперь взгляните направо. Видите двух девочек? Их изнасилуют и зарежут, а тела сбросят в канализационные камеры, где они будут гнить, пока их не найдут. Обратите внимание на того мужчину. Его забьют насмерть за то, что он сделает замечание распоясавшимся хулиганам. Он один воспитывает трёх детей, и после его гибели их отправят в детдом, где спустя полгода самый младший ребёнок умрёт, обварившись кипятком. Прямо под нами старушка. Её ограбят и убьют, раскроив череп ударом утюга. А вон ещё пожилая женщина. Эту придушат подушкой, а затем очистят квартиру, в которой она проживает. Немного дальше стоит паренёк. Смотрите, какое у него интересное просветлённое лицо, какой непорочный вид, прямо-таки ангелочек. Парню нанесут смертельный удар в шею «розочкой», то есть острыми закраинами горлышка бутылки – нанесут забавы ради, походя. А вон двое начинающих предпринимателей. Их сожгут, плеснув ведро бензина в окно образованной ими конторы. Справа от них владелец недавно открывшегося вещевого рынка. Его застрелят в упор из пистолета. Видите, сколько красных фигурок? Не менее четырёх десятков. Теперь пересчитайте тех, кто окрашен в жёлтый цвет. Они будут убиты в последующий год. А между ними синие фигурки. Эти пойдут за жёлтыми, и их ещё больше.

Дон Кристобаль дал мне несколько минут, чтобы я смог придти в себя от потрясения.

– Выбирайте. Всё на ваше усмотрение. Или мы оставляем ситуацию, как она есть, или применяем чрезвычайные меры.

– На нас навалится вся правоохранительная система страны.

Меня пугала жестокость самих действий, которые мы должны были совершить. Перед глазами поплыл багровый туман, и я уже не видел ни людей внизу, ни крыши дома, на которой мы находились. Страшно было и за себя. Смогу ли я выдержать круги ада, на которые меня обрекал искуситель, стоявший рядом?

– Если бы даже система эта захотела посмотреть сквозь пальцы на наши дела, к принятию неизбежных решений её подтолкнёт Европа.

– Подтолкнёт, не сомневайтесь. Но в Европе число убийств в пятнадцать раз ниже, чем в России. Она веками, слышите – веками шла к нынешнему состоянию, применяя, когда надо было, жестокие репрессии против преступников, и вешая их, и четвертуя, и сжигая на кострах, а у нас не осталось времени на раскачивание. Когда мы расправимся с убийцами, количество посягательств на жизнь человека в Ольмаполе будет вчетверо ниже европейских.

– Определяйтесь, – повторил дон Кристобаль. – Вариантов немного. Или ваше личное благополучие, или жизнь людей, на которых я указал!

Что мне было делать? Выбор действительно был невелик… Я согласился пожертвовать собой, хотя небо тут же померкло, сердце моё заледенело и в коленках появилась заметная нетвёрдость.

– Ну и молодец! – Дон Кристобаль облегченно вздохнул. – Тогда приступаем.

Не прошло и пяти минут, как впереди катафалков, на которые были возложены гробы с убиенными, уже шествовали убийцы. Каждый был закован в кандалы, а над головами преступников огненными видеокадровыми вспышками проносились картины того, как совершались злодейства.

Как резали и душили двенадцать человек, в их числе детишек, в доме Арзамасцева.

Как трое полицейских-оперативников пытали коммерсанта Осипяна, выбивая из него ложные показания, а потом ещё живого сожгли в глубоком овраге, заросшем лесом. И как ранее, будучи армейскими сержантами, насмерть забивали солдат-новобранцев. Промеж других убийц эта троица шла сейчас в служебных мундирах без погон, только что сорванных на глазах у народа.

Как двое парней топили в Чехоньлее недавнего выпускника местного вуза Вячеслава Киржеманова только за то, что у него не оказалось сигарет, чтобы дать закурить… Эта парочка тоже шествовала впереди похоронной процессии. Всё время после совершения преступления оба молодчика оставались вне подозрений, но от взора моего испанца не мог укрыться ни один из злоумышленников.

Вместе с непосредственными убийцами Арзамасцева шли и бандитские фюреры, и всполохи показывали, как они распоряжались об убийствах и какие страшные многочисленные преступления совершали самолично.

Созерцая учинённые зверства, народ, толпившийся по сторонам дороги, посылал проклятия и порывался вперёд, чтобы разорвать душегубов на клочки. Однако бравые черноглазые тёмнокудрые ребята, вновь мобилизованные доном Кристобалем, плотной цепочкой окружали кандальных и не давали прорваться.

Как и на нашем цирковом шоу и при тележном позорище, телеканалы города вели прямую трансляцию происходящего действа. Граждане, которые не смогли выйти на улицы, наблюдали за печальным шествием перед экранами телевизоров.

Дон Кристобаль лично мне поручил довести до конца погребальную церемонию. Я начал категорически отказываться, но пронзительный подчиняющий взгляд чёрных глаз моментально привёл меня к послушанию.

На кладбище я выступил с краткой речью, заявив кроме всего прочего, что с нынешнего дня всех, совершивших убийства, предумышленные или из-за разнузданности характера, будут хоронить вместе с жертвами. На дно могилы – убийцу, а поверх – гроб с убитым.

У меня разламывалась голова, я изнемогал и душой и телом и будто находился в угаре; перед глазами вновь поплыло подобие тяжёлого багрового марева. Слова были не мои, они нашёптывались со стороны, я же, вопреки собственному разуму, чувствуя себя совершенной марионеткой, произносил их с чувством, толком и расстановкой.