Последняя любовь Екатерины Великой - Наталья Павлищева

Но время шло, уже было сделано все, что только можно, все посещены, все отпраздновано, а отправляться дальше возможности все не представлялось. Сначала Днепр был подо льдом, потом, когда лед все же прошел, еще чего-то ждали. Никто не мог понять, чего тянет Потемкин, и все считали, что он просто не готов плыть дальше. Начались новые наговоры на князя, в уши Екатерине все жужжали и жужжали о том, что там ничего нет, что деньги потрачены зря, осели в бездонных карманах Потемкина, что конница Потемкина существует только в его рассказах, как и все остальное. А не плывут просто потому, что показывать нечего…

Слухи и сплетни усиливались из-за того, что сам Григорий Александрович удалился в Печерский монастырь и жил почему-то там, изредка появляясь на публике, но никак не объясняя задержку в пути.

Мамонов в Киеве страшно скучал, ему не нравилось все: сам город, малороссийский говор, необходимость проводить время так далеко от Петербурга, развлечения… Екатерине было не до его нытья и вообще не до фаворита, кроме того, умный Сегюр намекнул Александру Матвеевичу, что своим недовольным видом он может весьма быстро разочаровать государыню со всеми вытекающими последствиями. Вообще фаворит маялся – служить старухе, как он мысленно звал свою благодетельницу, оказалось неимоверно трудно. Конечно, путевые дворцы и дома в имениях помещиков, где останавливались, – это не покои государыни, здесь звать в свою спальню фаворита не получалось, Екатерина всегда старалась внешне соблюдать правила приличия, поэтому Мамонова ночные обязанности не напрягали. Но вполне хватало и необходимости днем присутствовать при болтовне государыни с ее спутниками, каждый из которых, пожалуй, годился Александру Матвеевичу в отцы.

Мамонов уже не мог слышать голос записного шутника Льва Нарышкина, хотелось крикнуть:

– Шут гороховый!

Не веселили изящные остроты де Линя или Сегюра, и страшно злила притворная ласковость фрейлины Анны Протасовой. Протасова тоже скучала, ей претили умные разговоры, которые Екатерина вела со своими приятелями-дипломатами, хотелось с кем-нибудь посплетничать, только с кем? Отвести душу в Киеве не удалось, общество Протасову совершенно не устроило, как с ними поболтаешь, если они никого не знают из Петербурга, а она не ведает о них самих? Племянницы Потемкина в Киеве общались больше со своим дорогим дядюшкой, и Протасова мысленно была в Петербурге. Как и Мамонов.

В первый день пути он на каждой остановке старательно разглядывал придворных, отправившихся в путь вместе с государыней. Явно кого-то искал и не находил. Заметив это, Екатерина окликнула:

– Да ты кого выглядываешь-то, Александр Матвеевич?

Мамонов нашелся:

– Княгиню Дашкову не вижу. Не отстала ли?

Государыня широко раскрыла глаза:

– Невнимателен стал, дорогой мой. Я тебе еще в Петербурге показывала записку, что мне княгиня Екатерина Романовна прислала, мол, даже проводить не может, столь нервы расстроены…

– И правда, забыл, матушка! Столь впечатлился, что забыл! Не видел среди провожавших, вот и решил, что она с нами едет.

На его счастье, государыню отвлекли, и вопрос о Дашковой был забыт. Зато все приметила Протасова, подошла, тихонько – словно нехотя? – проговорила:

– Не поехала она, в Петербурге осталась…

– Матушка-государыня уже сказала, что Екатерина Романовна осталась.

– Я не о Дашковой речь веду, а о той, которую вы в действительности глазами ищете, Александр Матвеевич. Дарью с собой не взяли, слишком мелка для того, так что не ищите взглядом.

Глядя вслед удалявшейся Протасовой, Мамонов почувствовал, что у него, несмотря на холод, по спине течет пот, даже ворот расстегнул и шапку с головы снял, так жарко стало! Если Екатерина узнает о его внимании к молодой фрейлине, не миновать беды. Пока Мамонов гнева Екатерины еще боялся, позже наступит время, когда, поняв, что она не умеет жестоко наказывать, он бояться перестал и пустился во все тяжкие, за что, правда, и поплатился.

В Киеве произошла встреча, сильно тяготившая Екатерину. Туда примчался ее давний фаворит (еще того времени, когда она была великой княгиней и супругой наследника престола) польский король Станислав Понятовский. Екатерина порадовалась, что при этой встрече не было весьма наблюдательного Сегюра или не всегда ловкого шутника Нарышкина. Зато Мамонов все заметил и все понял.

Бывшие любовники были потрясены друг другом. Станислав, все такой же подтянутый, поразил Екатерину тем, насколько постарел, она словно увидела себя в зеркале. Глядя на его изменившееся лицо, она отчетливо поняла, что годы не пожалели и ее. Труднее было увидеть его реакцию. Конечно, опытный политик и сердцеед, Понятовский постарался скрыть замешательство, однако от внимательного взгляда Екатерины оно не ускользнуло. Вместо прежней веселой, стройной чаровницы, ради которой стоило совершать любые безумства даже на грани жизни и смерти, Станислав Август увидел располневшую величественную женщину в возрасте, которой приличествовало быть окруженной внуками…

Бывшие страстные любовники были неприятно поражены друг другом. Чего они ждали: что по прошествии стольких лет найдут свою любовь неизменной? Или что старость не тронула их внешность?

Екатерине и Станиславу поговорить бы наедине и по душам, поняли бы, что внешность обманчива, у обоих в груди бились горячие сердца, пусть любовь и не вернулась, но теплота бы осталась. Но поговорить не удалось, взаимное расположение выказывалось лишь внешне, более того, присутствие Понятовского стало быстро раздражать императрицу. Ежедневно видеть подтверждение собственного возраста оказалось слишком трудной задачей даже для такой удивительной и реалистичной женщины. Не меньше изменился за эти годы и Потемкин, и та же Дашкова, и Протасова, и все вокруг. Но видеть старение Дашковой или Анны Протасовой было даже приятно, а к Потемкину Екатерина столь привыкла, что его изменений не замечала. А рядом с Понятовским испытала удар.

Настроение государыни на несколько дней просто испортилось, она потребовала от Потемкина поскорее спровадить короля в его владения. От Киева остался нехороший осадок, императрице не понравилось. Самые проницательные позже заподозрили, что задержка устроена Потемкиным нарочно, чтобы вывести императрицу из себя и оставить от владений Румянцева именно такое – тягостное – впечатление. Если так, то князь поступил гениально, больше в Киев Екатерина возвращаться не захотела.

Государыня потребовала к себе Потемкина и приказала, чтобы кавалькада двинулась дальше:

– Ну уже никакой мочи нет ждать, Григорий Александрович!

Тот развел руками:

– В природном нестроении я невиновен, матушка. Рано плыть, половодье…

– Половодье ли виной, князь, или то, что ты еще менее готов, чем Румянцев?!

Это было нечестно, Румянцев не виноват, что пришлось столько сидеть в Киеве. Не был виновен и Потемкин: предусмотреть долгий ледоход и сильное половодье он не мог. Князь пожал плечами: