Брудершафт с терминатором - Татьяна Полякова

— Славка завтра утром вас на своей машине до райцентрадовезет, — сказала Екатерина Ивановна на прощание, — ядоговорилась. — Она посмотрела на спящую Сашку, потом осторожно поцеловалаее и пошла к двери. Возле крохотного окошка на столе стояла свечка вполлитровой банке, я хотела зажечь ее, но передумала: свет мог помешатьребенку. Легла рядом с Сашкой, но сон не шел. Странно, то, что будет со мнойутром, не очень-то занимало меня. Я думала об этой женщине, о ее сыне, и мневсе труднее было представить, что через несколько часов я уеду и, возможно,никогда больше не увижу их.

Я поднялась и выглянула в окно, в крошечном стеклянномквадратике было видно звездное небо. Полнолуние, ночь ясная, оттого на улицебыло почти светло. Я надела кофту, чувствуя легкий озноб, посмотрела на дочь,она спала крепко, свернувшись калачиком, осторожно вышла из комнаты. Открыласьдверь, и я увидела хозяйку.

— Пойду узнаю, как дела у Екатерины Ивановны, —прошептала я, испытывая чувство неловкости — в самом деле, от нас чересчурмного хлопот. Женщина кивнула без малейших признаков раздражения.

— Вернешься, в окно стукни. За девочку не беспокойся,присмотрю.

Я бросилась к дому Екатерины Ивановны. Дверь была незаперта, что меня удивило, я распахнула ее и увидела мать Алексея. Она сиделана стуле напротив двери.

— Ты, — сказала она тихо и вроде бы вздохнула.

— Не спится, — пряча глаза, сказала я, сходила вкухню, взяла стул и устроилась рядом с ней.

— Может, и не приедут, — где-то часа через трисказала она, в окно медленно вползал рассвет, и теперь я хорошо видела ее лицо,глубокие морщины возле глаз, седые волосы, выбившиеся из-под платка, и руки,которые она держала на коленях, сцепив замком. — Шла бы ты спать, —вздохнула она.

— Я не хочу, — ответила я, и это было правдой.

— Давай-ка чаю попьем. — Екатерина Ивановнаподнялась и, тяжело ступая, направилась в кухню.

Мы пили чай молча, избегая глаз друг друга, пока она вдругне спросила:

— Со Славкой не поедешь? — Спросила так, точноответ уже знала и он ей, в общем-то, не требовался, оттого я ответила коротко:

— Нет.

Больше вопросов она не задавала, но по тому, как посмотрелана меня и как кивнула, вроде бы поразмышляв над моим ответом, я поняла: она мневсе простила, наше появление здесь, своего избитого сына и мою упорную нелюбовьк нему. Я была ей благодарна за это, потому что в глубине души знала, что безэтого ее прощения я не смогла бы жить.

Почему-то мне казалось, что неведомые враги непременнодолжны появиться ночью. Темнота, рев машин, ослепительный свет фар, топот,крики… или шорох, лютый страх и мурашки по спине, едва различимые шаги и рука,тяжело опустившаяся на мое плечо. В общем, все страшное случается ночью.Наверное, оттого я почувствовала облегчение, когда поднялось солнце, запелипетухи, заскрипел колодец возле соседского дома, женский голос неподалекукричал: «Цыпа-цыпа», а я подумала: «Ну, вот и утро», точно ожидала от судьбыотсрочки.

Я ждала их ночью, а они явились днем, и в их приезде не былоничего необычного, а уж тем более страшного. Я возвращалась от Максимовых, гдевсе еще находилась Сашка, и увидела две машины, они двигались по деревенскойулице малой скоростью, притормозили возле колодца, дверь первой открылась, имужчина обратился к соседке, которая набирала воду:

— Таганова Екатерина Ивановна где живет?

— А вот дом, — кивнула та.

Я бегом поднялась на крыльцо, влетела в кухню, где ЕкатеринаИвановна готовила обед, она повернулась и спросила:

— Что? — Положила полотенце, которое держала вруках, и вздохнула:

— Явились? — Я кивнула, она вышла на крыльцо,шикнув мне:

— Сиди в сенях и не высовывайся, если что — в огород ик Максимовым.

В сенях я встала возле окна, надеясь, что за тюлевойзанавеской меня не увидят.

Между тем машины замерли возле джипа Алексея, дверираспахнулись, и из них не спеша вышли люди. Я насчитала пять человек, выгляделиони спокойными, но за их неторопливыми движениями ощущалась угроза.

— Здравствуй, мать, — обратился к ЕкатеринеИвановне мужчина в сером костюме. Ему было лет сорок пять, может, чуть больше,длинные, совершенно седые волосы были стянуты в хвост на затылке, на загореломлице светлые глаза казались прозрачными стекляшками. Он широко улыбнулся ишагнул ей навстречу, однако в дом входить не спешил, остановился в трех шагахот крыльца, продолжая улыбаться. Остальные прибывшие сбились за его спиной.

— Здравствуйте, — кивнула Екатерина Ивановна, вголосе ее не слышалось ни испуга, ни беспокойства, скорее удивление.

— Алексей дома? — спросил седой и прищурился,потому что стоял против солнца.

— На что он вам? — строго спросила ЕкатеринаИвановна.

— Поговорить бы надо. По срочному делу.

— Болеет он, не до дел теперь. Приезжайте черезнедельку.

— Да мы бы рады, да дело срочное. Ты, мать, скажи ему —старый друг приехал повидаться.

— А ты не из тех старых друзей, что его в тюрьмуупек? — хмуро спросила она. Парни возле машины подобрались, а седойзасмеялся:

— Нет. Он мне все равно что брат. Не беспокойся, мать.

— Коли так, заходите в дом, — предложила она.

Тут хлопнула дверь террасы, и я увидела Алексея. Онморщился, прижимая локоть к ребрам, но в общем-то шел уверенно. Такоегеройство, думаю, далось ему нелегко, памятуя сломанное ребро и прочие увечья.Я бросилась к нему, прекрасно сознавая, что мою помощь он не примет.

— Я ведь сказал, сматывайся, — буркнул он.

— Сашка у соседей, — ответила я.

— У соседей, — усмехнулся он и вдруг с досадоймахнул рукой:

— Ладно… — Толкнул дверь и вышел на крыльцо. Я вышлавслед за ним, потому что через распахнутую настежь дверь непрошеные гости меняуже видели и прятаться не было смысла.

— Привет, Алексей, — сказал Седой. Сказал вполнедружески, и улыбку, сопровождавшую эти слова, при всем желании зловещей назватьбыло нельзя.

— Привет, — кивнул тот, опершись руками на перила.Жест, казалось, вполне естественный, то есть вышел человек поговорить и всталвот так, но я-то догадывалась, что удержаться на ногах ему было нелегко.