Королеву играет свита - Светлана Успенская

На похоронах Нина точно окаменела. Совсем не плакала, только бесконечно поправляла шапочки дочкам.

Спокойно поцеловала мужа в лоб, бросила горсть земли в яму.

Пронзительно голосила мать Тарабрина, плакала сестра. Мать кидалась на гроб, звала сына, а Нина лишь потрясенно поправляла шапочки детям — и все.

Макс поддерживал ее под руку, боясь, чтобы она не рухнула в обморок. Он был как никогда внимателен предупредителен, корректен. Он вел себя как настоящий друг в тяжелых обстоятельствах. И изредка смахивал ладонью скупую мужскую слезу.

Действительно, какое горе — потерять близкого друга!

Только через месяц после смерти мужа Нина наконец немного оттаяла, оживилась. Она наконец смогла плакать ночами, в ней пробудился мучительный болезненный интерес к смерти. Она не верила официальному заключению врачей — сердечная недостаточность, вызванная приемом алкоголя на фоне лечения дисульфирамом. И язва здесь была ни при чем…

Она усадила Макса перед собой с намерением все выспросить у него.

— Какой он был в последний день, скажи? Он был грустен? Весел? Он чувствовал приближение смерти?

— Нет, — пожал плечами Макс. — Не помню. Он сказал «пойду попишу» и ушел.

— А почему, почему он пил в тот вечер? Он же знал, что с «эспералью» ему ни в коем случае нельзя пить!

— Наверное, продрог под дождем, хотел согреться, — решил Макс.

— Но ведь если он хотел согреться, то лег бы в постель, принял бы горячую ванну, наконец… А его нашли полностью одетым, даже сапоги не снял.

— Не успел, наверное.

— А почему одни говорят, что на столе было два стакана, а другие — один… Я читала показания!

— Кто говорит, что два?

— Гримерша Салтыкова, которую пригласили понятой. Она сказала, что стаканов было два, а потом, после того как пришла милиция и врач, остался один.

Дисульфирам, или «эспераль» (в переводе с французского — «надежда») — препарат, который вживляется в виде ампулы в тело больного алкоголизмом на срок до пяти лет. Он задерживает в печени ферменты, разлагающие спирт на безопасные для организма составляющие. В результате чего после приема спиртного на фоне «эсперали» начинается прямая алкогольная токсикация, следствием которой может быть остановка сердца. При употреблении алкоголя «подшитый» задыхается, учащается пульс и в течение часа резко падает давление. При этом весьма велика вероятность паралича и смерти.

— А, Салтыкова… Так она же истеричка. Ее знаешь как валерьянкой отпаивали? Визжала, как поросенок! Ей еще не то могло померещиться.

— А почему в номере все было перерыто, бумаги разбросаны на полу? Что там искали?

— Милиция небось искала эти, как их там… Улики!

— Милиция появилась гораздо позже, беспорядок там уже был.

— Не помню я там никакого особого беспорядка… Ну, сама представь…

Сидел он за столом, почувствовал себя плохо, встал, хотел лечь на кровать, стал падать, наверное… Тут-то бумаги и рассыпались. Вот и беспорядок!

— Но кто же был вторым в тот вечер, кто? Ведь никто не признался? Макс, родненький, скажи мне, кто это быть?

Макс молча пожал плечами.

Вопросов было куда больше, чем ответов.

Дневник Тарабрина так и не нашли.

Часть вторая

КАТЯ

Глава 1

Новая жизнь навалилась, как душная перина, не давая глотнуть свежего воздуха. Отца и мачеху Катя считала для себя абсолютно чужими людьми. В семье доверительные отношения у нее сложились только с младшим братом. Славик смотрел в рот старшей сестре, безоговорочно выполнял все ее приказания и мужественно покрывал сестрины грехи перед родителями. Татьяне, юной мачехе (она была всего на двенадцать лет старше падчерицы), приходилось туго. Не отваживаясь на открытый бунт, Катя преследовала ее молчаливым настороженным взглядом — взглядом ненавидящего свою клетку волчонка.

Она хорошо училась, выполняла все обязанности по дому, никогда не хамила, но столько ненависти плескалось в ее темных глазах, что порой становилось жутко.

— Мне иногда кажется, что еще чуть-чуть — и она нас зарежет, — однажды всплакнула Татьяна на плече мужа.

— Ничего, — успокаивающе произнес тот. — Привыкнет. Ты пойми, у нее тяжелый характер, детство у нее было непростое.

Отец пытался наладить контакт с дочкой, но тщетно. На дружеские расспросы девочка мрачно усмехалась и отвечала ему таким тоном, каким разговаривают с хроническими недоумками.

Особых претензий у родителей к ней не было. Она прилежно училась, и школьные учителя прочили ей светлое будущее советского инженера. Было несколько девочек в классе, которые считались ее подругами, но на самом деле Катя держала их на безопасном расстоянии от себя, не позволяя приближаться вплотную.

Соседский мальчик из интеллигентной семьи робко ухаживал за нею, носил портфель из школы в надежде на взаимность. Но Катя упорно делала все, чтобы оттолкнуть его от себя. Он предложил ей дружбу, а она с надменным смешком ответила, фыркая:

— Вот еще, привыкай к тебе… А потом с мясом от. сердца отдирать?

Очень надо!

Теперь о матери она, кажется, никогда не вспоминала. Фильмы с ее участием не смотрела, подругам о ней не рассказывала, избегая любопытных расспросов. Однажды ей попалось фото сиятельной четы Тарабриных в «Комсомолке».

По традиции советских времен, газета была наклеена на уличном стенде для всеобщего прочтения. Оглянувшись, девочка быстрым движением содрала газету и разорвала фотографию в клочья. Какое право имеет мать быть счастливой, когда ее дочери так плохо? Какое право?

Но перед глазами все равно неотступно стояло смеющееся счастливое лицо со снимка. И тогда она сорвалась.

В ту зиму на Киев свалились двадцатиградусные морозы, улицы стали непривычно белыми от нетающего снега.

Тридцать первого декабря Катя внезапно исчезла. Через несколько часов должен был наступить Новый год, и семья Сорокиных готовилась к торжественной минуте, пыхтя над тазиком с «оливье».

— Она в Калиновку поехала, — предположил Славик.

И оказался прав.

Заколоченный бабушкин дом сиял единственным светлым окном, жарко гудела натопленная печь. Катя на корточках подбрасывала дрова в огонь. Она нисколько не удивилась, увидев отца в дверях, и лишь холодно пробормотала в ответ на его упрек:

— Я не мешаю вам жить, как вы хотите. Почему вы мне мешаете?

В город они возвращались в совершенно пустой электричке, сидя напротив друг друга, словно чужие. Глубоко засунув руки в карманы поношенного драпового пальто, Катя смотрела сквозь изукрашенные морозом окна и молчала. Она казалась такой маленькой, жалкой, одинокой… Юрию Васильевичу внезапно захотелось сделать ей что-нибудь приятное.