Троллейбус без номеров - Александра Чацкая

Влюбиться? Во Владлена? Бред какой. Саша помотала головой, но доппельгангер не отступал.

– Да брось, я могу быть за него, ты даже не заметишь разницы, – перед ней был снова Владлен. Родинка поплыла и переместилась на левую щеку, побледнели синяки под глазами, и теперь Влад был, будто настоящий: только вот у Влада не было таких злых глаз. – Я и поцеловать тебя могу, и всякое такое… Только скажи «да».

– Ах ты, педофил, – рявкнула Саша и со всего размаху вогнала нож в доппельгангера. Тот зашипел и вытащил нож из-под ребра.

– Саша, нас заметили, надо бежать! – откуда-то из недр библиотеки вынырнул Влад, чертовски настоящий Влад с теплыми руками и испуганными глазами. Он схватил Сашу за руку и потащил прочь.

– Вон! Пошли вон из моей библиотеки! – заверещал доппельгангер, и, повинуясь его голосу, из-под пола вылезали все новые и новые существа. Обгоняя непрошенных гостей, у них под ногами пронеслась толпа шишиг. – Убирайтесь прочь отсюда, человеческие создания, и чтобы духу вашего тут не было!

Доппельгангер рычал, постепенно оплывая и теряя человеческий облик. Саша крепко держалась за Влада, и тот несся вперед, чтобы вылезти из библиотеки. Они добежали до заднего входа, вылезли через окно и полетели.

В библиотеке царил самый настоящий хаос. Кто-то визжал нечеловеческим голосом, кто-то хрипел, кто-то громко плакал. Не было Писателя на постаменте: и Саша надеялась, что потом он не придет к ней в ее самых жутких кошмарах.

Долетев до ближайшей скамейки, они опустились на землю. Саша упала на скамейку, пытаясь отдышаться, Владлен прислонился к стене и закурил.

– Да, – пробормотал он. – Что-то я сглупил. Не думал, что доппельгангеры проснутся в это время суток.

Но Саша смотрела на него безо всякой улыбки, прищурившись и сжав кулаки: как учил ее Альберт Андреич, главное – ничего не бояться.

– Докажи, что ты Влад.

Вместо ответа он подошел к ней. Взял ее руку и приложил к груди. Сердце у него билось именно с левой стороны. Облегченно выдохнув, Саша закрыла глаза.

– Знаешь, – она как будто продолжала какой-то забытый за все время разговор. – Мать хочет отправить меня к психиатру. А я не хочу. Наверное, если я расскажу психиатру про все, что со мной творится в последнее время, он сочтет меня шизофреничкой.

– А ты не рассказывай, – ответил Влад. Он докурил сигарету и сел рядом. Было слегка холодно, и Влад набросил Саше на плечи свой радужного цвета свитер, оставшись в рубашке с турецкими огурцами. – Психиатры – они народ такой… въедливый. Но внушаемый. Главное – сказать то, что они хотят от тебя услышать. И это может сыграть тебе на руку. Вот чего бы ты хотела больше всего сейчас в реальной жизни?

– В реальной жизни?

Саша призадумалась. Обычно они с Владом не говорили о реальности, предпочитая просто о ней не упоминать. Есть – ну и хорошо, только зачем тащить ее во сны?

– Наверное, больше спать.

– Ты определенно правильно мыслишь! – воскликнул Влад. И по-преподавательски поднял большой палец кверху. – Скажи психиатру, что у тебя бессонница, что ты не знаешь, как найти свое место в жизни, скажи, что хочешь покончить с собой… наплети ему чепухи, и он поверит. Так все психиатры делают.

– Откуда ты так много знаешь о психиатрии? – Саша сощурилась.

Влад немного нервно заерзал.

– Скажем так: с этим контингентом в реальном мире мне частоприходится иметь дело. Тебя устроит такой ответ?

– Наверное…

Они долго еще летали, танцевали под музыку из проигрывателя, который Владлен нашел на рынке, сидели у него дома и рассматривали старые фотографии, а те, конечно же, шевелились, и разговаривали обо всем на свете.

И только когда Саша проснулась, ей показалось, что Влад о чем-то недоговаривает.

Саша недовольно позевывала, прикрываясь рукой. Стоял январь, было жутко холодно.

– Поторапливайся, – мать шла впереди, строго и быстро, не видя никого и ничего вокруг, словно лошадь с надетыми на глаза шорами. – Ты же не хочешь опоздать на прием?

– Может, и хочу, – буркнула Саша, подволакивая ноги.

Вот уже двадцать минут они шли какими-то дворами. Неприветливые пятиэтажки пялились серыми провалами окон, гавкали собаки и дул в лицо промозглый, недобрый ветер. Честно говоря, Саша повалялась бы в кровати еще немного: она как раз разговаривала с Владом, кажется, о чем-то важном, таком важном, что уже никогда больше не вспомнишь – и мать прервала ее на самом интересном.

Она не завтракала, – так, успела попить чаю, когда они вышли на улицу. Дико хотелось домой, в кровать, сегодня суббота, а это значит, что ей не нужно переться в школу и отсиживать там бесполезные семь часов. Правда, в последнее время Саша в школу и не ходила. Какой смысл? Какой смысл вообще заниматься тем, что тебе не нравится, если можно просто приходить домой и ложиться спать?

Вот уже неделю Саша каждый день собиралась, выходила из дома и шлялась по улицам, дожидаясь, пока мать уйдет на работу, а затем возвращалась домой, заваливалась на кровать прямо в уличной одежде, принимала снотворное – больше, больше и больше, а то не подействует – и проваливалась в сон, где ее уже ждал Владлен. Недавно она не рассчитала дозу и провалялась до шести вечера, вышел очередной скандал с матерью.

Психиатрический диспансер по сравнению с остальными зданиями казался странно маленьким. Так, серая безликая коробка. У ворот стоял и курил лысый мужчина без бровей. Нервно дергаясь и заикаясь, он попросил у матери сигарету, и та сунула ему в руку едва начатую пачку, брезгливо кривя уголок рта. Саша боялась психически больных. Все они вели себя очень странно и непонятно – странно, не как Влад, а по-плохому странно – и Саше казалось, что они в любой момент могут на нее наброситься, укусить, как бешеные собаки, и тогда она тоже станет такой же. Такой же вялой и неповоротливой, будто ходячий мертвец.

У психиатра была пухлая дверь, обитая дерматином. На двери красовалась золоченая табличка – «Фролова Е. М.» – она вся будто светилась. Светилась как золото в пещере дракона: притягательно и обманчиво. Казалось, будто табличку тронул царь Мидас и передал ей часть своих сил, и теперь каждый, кто тронет табличку, тоже превратится в светящуюся груду золота и будет завлекать новых несчастных.

– К-кто п-п-последний? – косой, кривой и перекособоченный, лысоватый мужчина с клюкой похромал в сторону кабинета психиатра. Говорил он еле-еле, слова вырывались из-под висящей заячьей губы. – М-м-мне на в-в-восемь т-т-тридцать…