Однажды в полночь - Джулия Энн Лонг

Потом Джонатан кивнул и потянул ее за собой.

Томми пошла за ним, как ребенок. Очень странное ощущение! Она никак не могла понять, о чем Джонатан думал, пока карабкался на насыпь, при этом удерживая перед собой ветки кустов, чтобы те не хлестнули ее по лицу, и лишь указывая ей, куда лучше ступить. Ей стало интересно, почувствовал ли он, как у нее участился пульс. А еще было интересно, почему так хочется и вырвать у него свою руку, и идти за ним вот так хоть на край света одновременно.

Уже скоро они снова оказались на дороге, и Джонатан отпустил Томми, как выпускают на волю птицу, которую сам спас и выходил. При этом он избегал ее взгляда.

– Откуда у тебя шрам на запястье, Томми?

Она уставилась на него, от неожиданности полностью сбитая с толку.

Вопрос прозвучал обыденно. Джонатан напряженно смотрел в сторону не моргая.

– Несчастный случай в детстве, – неопределенно ответила Томми.

– Ага, – сказал он. – Еще один.

На какое-то время воцарилось молчание. Солнце начало спускаться, окрашивая края листьев в золото, устилая землю пятнами янтарного цвета. Все вокруг было слишком красивым и странным. Говорить не хотелось. Томми почувствовала усталость. Такую усталость, что даже не пожелала узнать, почему Джонатан так молчалив.

Медаль снова была у нее, крепко зажатой в кулаке.

– Насчет того, что случилось сегодня… – заговорила Томми, когда они уже приготовились разойтись.

– Это насчет прыжка с моста, открытий о твоем происхождении, о том, насколько ослепительно ты бледна на самом деле…

– Не говори глупостей.

– Ладно. Так что насчет сегодня?

– Это больше не повторится, конечно, – заявила Томми легкомысленно, но решительно, заглядывая ему в лицо в расчете на согласие.

Джонатан молчал. И, судя по всему, собирался молчать и дальше. Она мысленно выругалась. Из-за низкого света было невозможно понять выражение его лица.

– О, Томми! – наконец выговорил он. – Ты, оказывается, глупее, чем кажешься.

Томми отшатнулась. От негодования голос у нее сорвался на крик:

– Я?…

Джонатан нахмурился.

– Не визжи.

– Тогда не говори загадками! Тебе это не идет.

– Ну хорошо. Боюсь только, так оно и есть. Представь, Томми, если сможешь, фитиль пушки. А теперь, если кто-нибудь возьмет и подожжет его, что случится? Он загорится и будет понемногу гореть… – Джонатан подступил к ней так близко, что носками сапог дотронулся до носков ее туфель.

Она задохнулась. Но не сдвинулась с места, пусть его колени и касались ее.

– …гореть…

Его голос звучал все глуше.

– …гореть. И тут…

Он наклонился к ней и почти коснулся губами ее уха.

– Бум!

На самом деле это был скорее выдох, чем произнесенное слово. Однако Томми чуть не подпрыгнула.

Отступив назад, Джонатан посмотрел на нее. Томми увидела свое отражение в его огромных черных зрачках и представила, что у нее такие же огромные зрачки и что они отражают друг друга бесконечно, нескончаемо, ничего не отдавая в окружающий мир.

– Ну конечно, этого больше никогда не случится. – Джонатан неожиданно снова стал раздражающе прозаичен. Он сказал это с легкой насмешкой и с толикой гнева в голосе.

Томми тут же захотелось дать ему хорошего пинка.

Он не стал дожидаться ответа.

– Насладитесь возвращением в Лондон, мисс де Баллестерос.

Дотронувшись до шляпы, Джонатан пошел прочь, насвистывая мотивчик, который напоминал «Балладу о Колине Эверси».

Клаус мудрил со своим прессом, когда у двери в мастерскую зазвонил звонок. Он лениво поднял голову.

И тут же вскочил как ужаленный: в дверном проеме стоял ангел!

Клаус вытаращил глаза, молча наслаждаясь безупречной, невозмутимой английской красотой – золотыми волосами, огромными голубыми глазами, молочной белизны кожей. Теперь ему казалось, что мучения, связанные с его пребыванием в Лондоне в течение первых месяцев, того стоили. Джонатан Редмонд оказался гением.

Клаус поклонился низко и изящно, с особым чувством.

– Добрый день, мадам. Добро пожаловать в мое скромное заведение. Мне будет исключительно приятно быть вам полезным сегодня, если это только у меня получится.

– Я – леди Грейс Уэрдингтон, мистер Либман. И… я получила письмо.

Она действительно получила письмо от «Клаус Либман и Ко.», в котором значилось:

«Ваше имя было в частном порядке названо нам более чем одним джентльменом. Эти джентльмены утверждают, что Вы являетесь образцовой представительницей „Бриллиантов чистой воды“. Вы окажете нам огромную честь, если примете наше предложение позировать для очень ограниченного издания выполненных в изысканной манере игральных карт, которыми мы отдаем дань уважения прекрасным молодым леди Лондона. Мы с радостью готовы увидеть Вас в следующую среду в два пополудни в том случае, если Вы выразите желание быть увековеченной».

Леди Грейс помолчала, потом вспыхнула, теребя в руках свой ридикюль.

Но ее появление было смелым шагом, несмотря на смущение. Судя по всему никто ее не сопровождал, и она постоянно оглядывалась через плечо.

– Ах, леди Грейс. Не говорите ни слова. Любому человеку и так очевидно, почему вы здесь. Вы оказываете честь «Клаус Либман и Ко.», приняв наше скромное приглашение. Нашему искусному портретисту не потребуется много времени, чтобы передать чистоту вашей красоты, если в этом состоит ваше желание. Простого наброска будет вполне достаточно. Не угодно ли сесть возле окна, где освещение много выгоднее? А наш мистер Виндхэм сейчас подойдет. Могу ли я подать вам чашку чая?

– Чай – это чудесно, спасибо.

Леди Грейс устроилась в кресле у окна, застенчиво сложив руки на коленях. В это время Клаус нырнул в заднюю комнату, где движениями бровей и киванием подбородка сообщил о ее приходе Виндхэму, который согласился делать наброски портретов дам за процент с прибыли.

Тот выглянул в дверь, потом повернулся к Клаусу и изобразил на лице восхищение. Клаус усмехнулся.

Примерно полчаса спустя мимо проходила мисс Марианна Линли в компании своего брата мистера Гарри Линли. Их как раз на это время пригласил лорд Аргоси выпить по чашке чая в чайной лавке, которая располагалась дверь в дверь с мастерской Клауса.

Гарри резко остановился, увидев в витрине, как леди Грейс поднялась со стула, чтобы с восторгом оценить то, что ему показалось наброском портрета. Набросок сделал человек, обладающий глазами дикаря, волосами лисицы и одетый как художник – на нем была блуза, сплошь заляпанная пятнами красок.