Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции - Барбара Уокер

кружка; они бережно хранятся в некоторых современных московских домах и время от времени демонстрируются с чувством меланхоличной гордости.

Волошин так и не стал вторым Пушкиным, как ему пророчили его поклонники из феодосийской гимназии. Однако у него был дар превращать обыденное в нечто большее, чем жизнь, и тем самым позволять своим юным гостям пересоздавать и заново создавать себя, пусть на время, даже если ненадолго. Он не только поощрял их участие в розыгрышах и карнавальных переодеваниях, но и уделял должное внимание и предоставлял пространство для их собственного более формального литературного и художественного творчества. Он проявлял интерес к рисункам Фейнберга и поэзии Марины, устраивал чтения произведений Марины Анастасией и Мариной и погружал их в собственное поэтическое творчество, декламируя им свои сочинения[120]. Для совсем молодых людей, все еще не нашедших свое место в мире взрослых и жаждущих ощутить собственную значимость в этом мире, его дом стал тем местом, где они могли безопасно, без какого-либо особого вреда для себя и друг для друга, сосредоточиваться на самореализации самыми разными способами. Волошин серьезно относился к их экспериментам; он поддерживал их; и он придавал им ореол важности. Благодаря этому они воспринимали его как светило, до которого им предстояло преодолеть большое расстояние, но при этом заливавшее повседневную жизнь их кружка вдохновляющим и бодрящим светом. Тем самым дом Волошина перестал быть просто местом, где живут, возвысившись до общины, обладающей собственным художественным и духовным самосознанием.

Создание такой домашней общины много значило для Волошина, хотя и у него бывали минуты сомнений. Возможно, «обормоты» не были для него идеальными членами кружка – они не были равны ему ни по возрасту, ни по знанию жизни, – да и мать была не той спутницей жизни, о которой он мечтал. Он это понимал, и это его беспокоило. Несколько лет спустя, когда ему сказали, что его «самой горячей поклонницей» является одна местная шестнадцатилетняя девушка, он отреагировал «с невеселой усмешкой: “Видимо, моя судьба – нравиться старушкам и четырнадцатилетним девочкам”» [Кривошапкина 1990: 314].

Рис. 10. Максимилиан Волошин. Окрестности Коктебеля, 1921 год. Рисунок чернилами. Архив. Вл. Купченко

Естественно, девушка была сильно расстроена, возможно, не в последнюю очередь из-за того, что он ошибся в ее возрасте [там же: 314]. Но, несмотря на этот не слишком оптимистичный и учтивый ответ, прочная сердцевина авторитета Волошина действительно располагалась где-то между стариками и молодежью. Все шутки насчет матриархата в сторону, он жил в обществе, где мужчины старшего возраста играли определяющую роль в формировании своего окружения, а также легко могли выступать в качестве «плохих отцов». Однако Волошин не злоупотреблял преимуществами своего положения. Аккуратно, словно в шутку опираясь на собственный авторитет, серьезно относясь к женщинам и детям, он заложил основы своего кружка на коктебельской даче.

Глава 5

Свои и чужие, сплетни и мифология: от коммунитас к сетевому узлу

Судя по источникам, по мере того как в дачном кружке Волошина в течение последующих нескольких лет все больше усиливались черты структуры, первоначальное ощущение новизны и откровенного самопреобразования, столь тесно ассоциировавшееся с «обормотами», становилось все менее выраженным. Казалось, дух коммунитас улетучивался, и в кружке Волошина, если воспользоваться термином Тёрнера, начинали все явственнее проявляться черты «структуры», в нем становились заметны элементы русского интеллигентского кружка как традиционного сетевого узла интеллектуального и профессионального нетворкинга, ядра взаимодействия и профессионального развития.

Здесь профессиональное развитие имело менее выраженный характер, чем в крупных городских центрах императорской России; в конце концов, коктебельская дача была домом отдыха, предназначенным для того, чтобы отдыхать от напряженной городской жизни. И все же кружок Волошина имел или быстро приобретал некоторое сходство с домашними кружками как узлами профессионального нетворкинга, которые с середины предшествовавшего столетия объединяли образованную элиту. Например, он предоставлял внутренние площадки для профессионального самовыражения, такие как полуформальные домашние поэтические чтения, а также обеспечивал возможность заявить о себе как о профессионале в обществе, поскольку члены волошинского кружка стали посещать местные публичные поэтические чтения, зачастую – коллективно; а иногда члены кружка принимали участие и в других местных интеллектуальных мероприятиях. И, конечно же, кружок предоставлял своим членам богатые возможности для знакомства друг с другом, обретения дружбы и взаимного доверия в условиях длительного совместного проживания, укрепления личных и профессиональных связей, которые поддерживались и зимой, когда участники кружка возвращались на север и вновь вступали в бой[121]. Семейный характер этого домашнего кружка также укрепился благодаря браку двух «обормотов», Сергея Эфрона и Марины Цветаевой[122].

Если летом 1911 года, на ранних стадиях существования кружка, Волошин доказал, что способен вызвать к жизни коммунитас, то теперь он стал больше полагаться на свои навыки нетворкинга. Постепенное превращение его кружка в более стабильное и традиционное социальное образование стало возможным благодаря его умению руководить кружком как сетевым узлом и таланту стимулировать, открывать возможности и поддерживать гармонию, необходимую для сохранения организации. Укреплялись некоторые из традиционных иерархий нетворкинга, освещенные в предыдущих главах, в частности верховенство Волошина как лидера кружка и второстепенная, но заметная роль Елены Оттобальдовны как его партнерши по приему гостей. Более устойчивый статус приобретали и его собственные подопечные, в особенности Марина Цветаева. Однако, возможно, из-за молодости этого кружка, рожденного в противостоянии власти и иерархии, а также, конечно же, благодаря бдительному присмотру Волошина, в нем оставались важны относительная вежливость, добрые взаимоотношения и защита слабых.

Между тем, несмотря на постепенное смещение в сторону «структуры», темы театральности, костюма, мифотворчества и устных рассказов никуда не исчезли. Как отмечалось в предыдущей главе, некоторые игровые мероприятия продолжались. Но их последствия и воздействие уже не были столь откровенно интимными и они не были столь явно направлены на преобразование личности. Это было связано с тем, что у такой деятельности появилась новая цель. Уже не выражая в полной мере дух коммунитас, теперь она более конкретно служила задаче консолидации сообщества, определяя как внутренние отношения в нем, так и его границы и отношения с внешним миром. Иными словами, теперь она помогала определять, кто есть свой, а кто – чужой. Отчасти то, что костюм, театральность и другие формы игры в стиле коммунитас обрели значение в определении структурных границ кружка Волошина, объяснялось тем, что они были связаны с традицией устных сплетен в интеллигентском общении в позднеимперской России, как уже было продемонстрировано в эпизоде с Черубиной. Театральность и костюмы порождали замечательные маленькие истории – анекдоты, о которых шла речь во введении к этой книге, –