Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

Только действовать следовало решительно и безоглядно».

« …шансы на успех были неоспоримы».

« …Я как человек, сумевший со временем проникнуть в тайный механизм подготовки заговора, ответственно заявляю – рейхсминистру Гиммлеру многое было известно. Он был готов на какое‑то время предоставить заговорщикам свободу рук. Об этом как раз и шел разговор на совещании в Линце. Конечно, двусмысленно, полунамеками – как например будут действовать войска СС, если союзники осмелятся выбросить многочисленный десант на территорию рейха?

Его поведение 20 июля подтвердило этот вывод.

За день до мятежа рейхсминистр отправился в свою резиденцию в Восточной Пруссии, расположенную в полутораста километрах от «Волчьего логова». Впоследствии Майендорф признался, что в первые три часа до рейхсфюрера нельзя было ни дозвониться, ни докричаться по радио, но как только ему по своим каналам стало известно, что фюрер жив, он тут же помчался в ставку и уже там развил бурную деятельность.

Учти, дружище, он помчался не в Берлин, где Геббельс, надо отдать ему должное, вел отчаянную схватку за власть, а в ставку, чтобы быть поближе к фюреру.

Преступная нерешительность, разнобой в приказах, неясность обстановки вызвала колебания даже у тех, кто был посвящен в заговор. Одни отказывались действовать, пока не получат прямое указание, а когда получили его, начинали откровенно тянуть с исполнением, не понимая, что своими руками затягивают металлические струны на своих шеях. Другие намеревались приступить к выполнению плана лишь после того, как действия начнутся сами собой. Кто‑то остроумно заметил: «Похоже господа генералы дожидались, пока гитлеровское правительство само отдаст приказ свергнуть его».

Что уж говорить о непосвященных, у которых при получении сигнала «Валькирия», да еще связанного с неподтвержденными заверениями о гибели фюрера, вообще опустились руки».

«Этот разнобой, пассивность, местами откровенная трусость смущали меня более всего и в то же время я испытывал что‑то похожее на энтузиазм от того, что встал на правильную сторону.

Так можно сказать по–русски, дружище? Или лучше, сделал правильный выбор».

Что я мог ответить барону? Даже при некоторой стилистической косолапости «правильной стороны» смысл фразы был предельно ясен.

Я попросил его не отвлекаться.

« …мои товарищи по управлению и, прежде всего, Радке, наоборот, проявили максимум смекалки. Майор первым предложил присоединиться к тем офицерам, кто косо поглядывал на «предателей».

Таких в министерстве было большинство. До поры до времени сторонники фюрера выжидали, ставили палки в колеса, особенно на узле связи, где дежурные до такой степени запутывали телеграммы, что понять их смысл было невозможно, особенно если на местах не было особого желания их понимать. Но как только гнусное слово «предательство» обрело свой подлинный смысл, мы приступили к решительным действиям.

Я первым предложил освободить генерал–полковника Фромма – пусть он либо подтвердит, либо отменит приказы вконец разбушевавшихся Ольбрихта и Штауфенберга. Никому из нас не хотелось быть обвиненным в пособничестве преступникам. Пример майора Ремера, который после разговора с фюрером в одночасье стал полковником наглядно продемонстрировал, что могло нас ждать, промедли мы еще пару часов.

Мы толпой бросились на третий этаж, ворвались в кабинет Фромма, где застали всю эту шайку: Ольбрихта, Вартенбурга, Герстенмайера. Штауфенберга, а его подручного Хефтена обстреляли в коридоре. Бросившегося спасаться Гёпнера схватили на лестнице. Где‑то после 23.00 по приговору тут же созданного военного трибунала Ольбрихт, Штауфенберга и еще двое осужденных были расстреляны во дворе министерства…»

Из воспоминаний Алекса–Еско фон Шееля, надиктованных на видеокамеру:

« …около пяти утра мне наконец удалось добраться до квартиры в Моабите, где укрывался Первый. Убежище было надежное, тем более, что этот адрес был передан мне из Москвы и я лично зарегистрировался у блокляйтера.

Первый всегда был отчаянным парнем. На отдых он не дал мне и минуты – заявил, железо следует ковать, пока оно горячо. Наступил решительный момент, его нельзя упустить.

– … воззвание с головой утопит Штромбаха. Не думаю, чтобы он где‑то зафиксировал его, иначе как бы он мог шантажировать меня. Он созрел для вербовки. В абвере сейчас начнется такая свистопляска, что только держись! Если мы упустим момент и Артист сумеет выкрутиться, достать его будет нелегко. Сегодня или завтра он пойдет на все, даже поставить подпись на собственном смертном приговоре, если ему будет обещана отсрочка, а уж о сотрудничестве, да еще за деньги, говорить нечего!..

— Легче сказать, чем сделать, – с трудом выговорил я.

— Это я беру на себя. Твоя задача – обеспечить алиби, пока я буду заниматься Штромбахом…»

« … – надо отыскать что‑то, достойное нас двоих. Убойное наповал. Одним ходом в дамки! Чтобы этот мастер плаща и кинжала даже пикнуть не мог. Ты не спи, прикидывай. Давай, давай…»

« …теперь, когда я слышу от приезжих русских «давай, давай», я сразу вспоминаю Толика. Мне становится грустно. Я впадаю в меланхолию. Внутри начинает трепетать…»

« …убойный ход мы придумали вместе. Сразу, на одном дыхании.

Один только начал, другой подхватил.

— Ты должен повида…

— Майендорф!!

— Верно!!! Ты должен связать его разговором…

— Но как это сделать? Лучший способ…

— Точно!!! Пообещай ему, что готов сообщить что‑то очень важное насчет заговора. Он вцепится в тебя, как в родную маму…

— Причем здесь мама?

— Так говорят в Одессе. Не отвлекайся! Позабудь о своем хладном германском разуме. Встреча с Майендорфом будет лучшим алиби из всех алиби в мире. Звони немедленно.

— Куда?!

— Куда хочешь! Звони Магди. Порадуй ее, что сумел сохранить верность фюреру.

— То‑то она обрадуется, услышав эту новость в пять утра.

— Ты считаешь, она спит? Ты плохо знаешь свою девушку, Леха. Она волнуется о тебе, об отце. Позвони хотя бы ради того, чтобы успокоить ее. Какие же вы, немцы, грубый неотесанный народ!

« …странно, Магди очень обрадовалась моему звонку. Она призналась, что не знала, что и думать. Я поинтересовался насчет отца.

— Он только что звонил со службы. Я не могу сообщить номер его телефона. Даже тебе. Папа запретил давать его кому бы то ни было.

Толик поднял большой палец и тихо, шепотом, восхитился.

— Вот это я понимаю. Настоящая арийка.

Я показал ему кулак.

— Тогда ты сама позвони ему и передай мою просьбу. Мне необходимо как можно скорее встретиться с ним. Крайне необходимо! Я перезвоню.