Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

Неужели все нужные решения уже были приняты в Линце?!

Вопрос вопросов – о каких решениях шла речь?

Свет на эту тайну косвенно пролил Майендорф. Его намек насчет сроков намечавшейся в Берлине акции и чего‑то такого, что можно было счесть за акцию, был особенно многозначительным. Его слова: «…мы вернемся к этому разговору позже, где‑нибудь в первых числах августа», – можно было истолковать в том смысле, что руководству РСХА было известно что‑то такое, о чем не то что сказать – нельзя было помыслить.

Для прояснения обстановки я просто был вынужден повидаться с Шахтом, пусть даже мой визит наверняка привлечет внимание наблюдавших за опальным министром сотрудников гестапо. Не исключалась и прослушка, так что к встрече следовало подготовиться как можно тщательнее. Магди впутывать нельзя, но у меня и без невесты имелись надежные основания появиться в маленьком особняке на Рихард Вагнерплац. Во–первых, я мог прикрыться разговором с Майендорфом, а также замотивироваться днем рождения молоденькой супруги дяди Ялмара, которая к тому моменту родила ему двух прелестных девочек–двойняшек.

Кому встречаться с Шахтом, мы даже не обсуждали.

Не надо считать нас, немцев, дураками, дружище! Это худший из всех провальных вариантов, которым ты имеешь право воспользоваться, сочиняя воспоминания о похождениях отважных советских разведчиков в тылу врага. В те суровые дни и среди немцев попадались принципиальные, порядочные люди. Доказательством этому служит участие в заговоре против Гитлера более двух тысяч офицеров вермахта. Другое дело, что многие из них были смертельно отравлены таким жутким ядом как исполнительно сть. Готов согласиться и с тем, что не все они обладали присущей славянам непредсказуемой соображалкой и безрассудством, как, например, у Закруткина, но это никак не преуменьшает их готовность отдать жизнь за что‑то большее, чем «кровь и раса».

Так что будь осторожней в выражениях.

Что касается дяди Ялмара, его незаурядному чутью можно было только позавидовать. Это подтвердили последующее события. Шахт оказался одним из немногих, кто сумел выбраться живым из подвалов Дворца правосудия в Нюрнберге, а его вина, по общему мнению, была не меньше, если не больше, чем грехи Геринга, Геббельса или верхушки вермахта.

Интересно, что оправданный Шахт наотрез отказался покидать тюремную камеру, ведь возвращаться ему было некуда – его бранденбургская усадьба находилась в советской зоне оккупации, и то добро, что не успели растащить эсэсовцы, уже давно уехало на восток.

После оправдания в Нюрнберге, Шахте все‑таки привлекли к суду. В январе 1947 году немецким судом по денацификации он был приговорен к восьми годам тюремного заключения, а уже 2 сентября следующего года его освободили из‑под стражи.

Как впоследствии поделился со мной Шахт – «…у меня в кармане было две марки. Назавтра я стал директором банка».

Без Шахта национал–социализм не мог состояться как массовое общественно–политическое движение. Шахт нашел бы другого исполнителя воли истории – Тельмана, например, – и это не бред, не домыслы, а суровый урок на будущее. Германия рано или поздно сбросила бы оковы Версальского договора. Другое дело, что после того, как Шахту удалось оздоровить финансы и запустить военное производства у него уже не спрашивали, куда ехать дальше.

Дядя Ялмар был способен раскусить подмену – это был наш согласованный вывод, и дело даже не в умственных способностях или пронзительной интуиции моего опекуна. Беда в том, что любая неясность или сомнения в отношении молодого барона грозила если не провалом, то отлучением Шееля от одного из важнейших источников информации.

Из спецсообщения Первого:

« По сведениям «Отто» на конец июля – начало августа намечается проведение неустановленной акции, направленной против руководства рейха. В частном разговоре «Орион» предупредил Второго, что «в ближайшие дни неуточненные «негодяи попытаются нарушить внутреннее спокойствие в стране и уверенность в победе». По его мнению, «оголтелые и трусливые собаки, не умеющие не то, что схватить добычу, но хотя бы внятно пролаять о своей победе, попытаются подать голос». Шахт потребовал от Второго «каждую минуту быть готовым встать на защиту родины» и одновременно строжайше запретил «ввязываться в какие бы ни было авантюры».

Центр – Первому.

« … надежные источники подтверждают, что группа оппозиционеров готовит покушение на фюрера. Способ неизвестен, исполнитель предположительно начальник штаба резервной армии граф Штауфенберг. Круг заговорщиков неизвестен, время – последние числа июля.

Вам запрещается проявлять инициативу, избегайте провокаций со стороны Борова и Артиста. Любой ценой сохраните свои позиции. Вербовку Артиста отложить.

Ждите новых указаний.

Берегите себя».

« …это все, что мы успели до 20 июля».

Тот год был годом ужаса и страстей, более сильных,

нежели ужас, для коих на земле нет наименования.

Эдгар Аллан По

Из воспоминаний Алекса–Еско фон Шееля, надиктованных на видеокамеру:

« …первое известие о попытке государственного переворота долетело до Харденбергштрассе 10, где помещался наш отдел, примерно в три часа пополудни.

Приказ Москвы строжайшим образом запрещал нам проявлять инициативу, но гладко, соавтор, бывает только на бумаге.

К тому моменту из военного министерства по телефонной связи и по радио за подписью командующего резервной армией генерал–полковника Фромма во все военные округа рейха, а также в некоторые наиболее важные военные администрации был послан приказ о начале операции «Валькирия»*. (сноска: операция «Валькирия» – заранее подготовленная и одобренная лично фюрером акция по противодействию выступлениям внутри страны, будь то неприятельский десант или другие вражеские проявления. Заговорщики попытались использовать ее в своих целях, но неумелая и трусливая организация, склад мыслей руководителей заговора и неясность цели лишили их всех шансов на успех.)

В половине четвертого на Харденбергштрассе позвонил начальник общеармейского управления, генерал пехоты Ольбрихт и сообщил о покушении на Гитлера. Он заявил, что «фюрер мертв» и «власть в стране переходит к армии». Далее Ольбрихт распорядился прислать на Бендлерштрассе трех «патриотично настроенных» офицеров. Наш шеф, генерал–лейтенант Йон принял сообщение к сведению и, собрав личный состав, объявил о покушении – о его результатах благоразумно умолчал. Затем призвал всех сплотиться, сохранить верность присяге и «в этот трудный момент» приложить все силы для спасения родины. Далее он заявил, что до получения «особых распоряжений» должны выполняться приказы командующего Фромма. Это прежде всего касается офицеров, которых следовало отправить в Генеральный штаб ОКХ для связи. Затем он обратился к присутствующим, есть ли среди нас добровольцы?